И. И. Дмитриев (Рейхель)
Не будем повторять всех тех толков об измене Сперанского, которые возбудили его падение, не будем говорить о ликовании его врагов. Теперь видно, что эти, совершенно неосновательные, слухи об измене были сильно поддержаны, а может быть, даже в значительной степени вызваны тем письмом Сперанского, которое государь показал Дмитриеву; не мудрено, что самому императору Александру пришлось потом не раз и настоятельно объяснять, что Сперанский не изменник.
Отметим только, что французский посол Лористон, говоря в депеше 13 апреля 1812 г. о падении Сперанского, прибавляет: «Некоторые думают, что великая княгиня Екатерина не чужда этому событию». Гр. Ростопчин в своих (написанных по-французски) мемуарах о 1812 годе пытается уверять, что он, вопреки слухам, не принимал участия в падении Сперанского, и вместе с тем говорит, что его «приписывали великой княгине Екатерине, принцессе Ольденбургской»[171]. Екатерина Павловна, конечно, сыграла не малую роль в падении Сперанского, но мы видели, что дело это слишком сложно, чтобы видеть в ней одной причину его ссылки; однако письмо Паррота показывает, что именно в это время выдвигали принца Ольденбургского на выдающийся пост как бы в замену ссылаемого государственного секретаря. Сперанский сознавал, что весьма значительное влияние на его удаление имели его неосторожные отзывы о «правительстве». Относительно этого в пермском письме он говорит:
«Если доносители разумеют под именем правительства те элементы, из которых оно слагается, т. е. разные установления, то правда, что я не скрывался и в последнее время с горестью многим повторял, что они, состоя из старых и новых, весьма худы и несообразны. Но сие было мнение всех людей благомыслящих и, смею сказать, и мнение Вашего Величества; скрывать же сего я не имел никакой нужды. — Если разумеют под именем правительства людей, его составляющих, то и в сем я также признаюсь. Горесть видеть все искаженным, все перетолкованным, все труды покрытыми самой едкой желчью и, при покорности намерениям вашим на словах, видеть совершенную противоположность им на деле, горесть, снедавшая мое сердце и часто доводившая до отчаяния иметь при сих элементах и людях какой-либо в делах успех, невзирая на все ваши желания, горесть сия часто, а особливо в последнее время, по случаю сенатских и финансовых споров, вырывалась у меня невольным образом из сердца. Но, Всемилостивейший Государь, измучен, действительно измучен множеством дел и ежедневно еще терзаем самыми жестокими укоризнами, мог ли я всегда быть равнодушным?»
Но Сперанский старался уверить государя, что он никогда не разумел при этом его лично. Несколько далее он говорит: «Отчего, спросят, доходили от разных лиц одни вести? Оттого, что сии разные лица составляли одно тело, а душа сего тела был тот самый, кто всему казался и теперь кажется посторонним». Шильдер полагает, что эти слова указывают на самого императора Александра.
Санглен из всего хода дела, в котором он участвовал, пришел к тому же выводу[172]. Он считал двумя главными действующими лицами драмы государя и Армфельта. Армфельта и Балашова Сперанский называет в пермском письме по именам. Можно думать поэтому, что «душой» заговора против него он считал государя. Однако во французской оправдательной записке, написанной в третьем лице и, быть может, назначенной для некоторого распространения, хотя бы позднее, он выражал даже некоторое удивление, что император так долго его отстаивал. Могло ли также «казаться посторонним» то лицо, по воле которого Сперанский был сослан? Поэтому возможно и другое предположение о значении его слов: не разумел ли он тут принца Ольденбургского, т. е. в сущности Екатерину Павловну, ненависть которой к нему была ему хорошо известна. Не даром столь близкий к ней Ростопчин очутился в Петербурге во время ссылки Сперанского; незадолго до нее приезжал к государю и сам принц. Впрочем, как понимать приведенные слова его — вопрос второстепенный, а вот в чем видел Сперанский основную причину своей ссылки. В письме к государю от 23 мая из Нижнего Новгорода, написанном в тот же день, когда его туда привезли, высказывая заботу о том, чтобы рукопись его «Плана государственного образования» была сохранена, Сперанский говорит: «Этот труд, государь, — первый и единственный источник всего, что случилось со мной». Тут он очень ясно говорит, что пал жертвой попытки ограничить самодержавие, но в то же время выражает надежду, что император Александр не окончательно покинул предположение об основных реформах и рано или поздно возвратится к ним; он пытался внушить эту веру и государю.
Вопреки мнению проф. Середонина, что «Сперанский, как деятель, не оправдал доверия государя», я думаю наоборот, что император Александр не оправдал доверия, т. е. надежд на него, Сперанского: правда, уроки государственного секретаря не пропали для императора совершенно бесследно, и в его решении сыграть роль конституционного монарха в Царстве Польском отчасти могло сказаться влияние на него Сперанского, но и там либеральное настроение государя быстро охладело и привело его к мерам произвольным и противоречащим конституции; финляндский сейм после 1809 г. не был созван ни разу, выработка, по приказанию государя, нового конституционного проекта Новосильцевым не имела никаких последствий.
В плане государственных преобразований Сперанского не трудно с современной точки зрения найти немало недостатков, но хотя и никак нельзя согласиться с мнением С. Н. Южакова и М. П. Погодина[173], считавших Сперанского человеком гениальным, все же нельзя не признать за ним очень большого таланта. По моему мнению, во всей первой половине XIX века в России были в сущности только два выдающихся своими талантами человека среди государственных деятелей в официальной сфере: Сперанский и Киселев. Неудача политической реформы по плану Сперанского при Александре I и неудача ограничения крепостного права по плану Киселева в значительной степени объясняются тем, что обоим им пришлось опираться на столь шаткую опору, как воля самодержца. Это поняли декабристы, но им, для осуществления своих замыслов, приходилось возлагать надежды лишь на войско и военные поселения, — время для сознательной поддержки со стороны народа тогда еще не наступило. Сперанский, конечно, не был героем и в период своего наибольшего влияния, но все же он не оказался и настолько гибким человеком, чтобы скрывать свое неудовольствие, когда увидел, что на осуществление преобразовательных планов мало надежды, а это ускорило его падение.
Вид церкви в с. Быкове, Марьино тож, по Коломенской дороге, расстоянием от Москвы 25 верст. Рис. 1804 г.
V. Хозяйство в России в начале XIX в.
онец XVIII века и начало XIX века имеют первостепенное значение в экономическом развитии России. Происходило разложение натурально-хозяйственного уклада; в стране развивалась промышленность, усиливалось денежное обращение в зависимости от увеличения оборотов по внешней и отчасти внутренней торговле; начало формироваться сельскохозяйственное предпринимательство, поднимались споры о выгодности и невыгодности крепостного труда в связи с новыми условиями хозяйства. Все эти явления экономической жизни приходится учитывать при изучении эпохи 1812 года. С одной стороны, в руководящих классах общества, в особенности, купечества были на руках довольно большие капиталы, что дало возможность проявить свое усердие в войне путем пожертвований — впрочем, по размерам не всегда соответствовавших тому патриотическому жару, с которым обыкновенно о них говорилось. С другой стороны, развивавшийся международный товарообмен отвел России определенное место на европейском рынке, и всякое сокращение последнего должно было повлечь разорение заинтересованных лиц.
Ткачихи (Венецианов)
Во второй половине XVIII века национальная индустрия быстро шагнула вперед. При вступлении на
