останавливались очень мало.
О предстоящих действиях армии были высказаны мнения только двумя лицами: Барклаем и полковником Толем.
Мнение последнего о том, что все усилия русской армии должны быть направлены на то, чтобы отрезать противника от юга, было совершенно правильным. Если бы неприятель завладел Калугой, где были сосредоточены в то время провиантские запасы русской армии, Тулой и Брянском с их оружейными заводами и южными губерниями, не истощенными войной, то исход последней был бы пагубным для России. Толь правильно определил цель действий русской армии, но предложил для достижения ее план совершенно невыполнимый. Он предлагал несколько изменить позиции русских войск и затем после боя, если в том встретится надобность (а в этой надобности никто не сомневался), отступать по старой Калужской дороге, т. е. не проходя с армией через Москву.
Остается только удивляться, что такой умный и распорядительный офицер, как Толь мог предлагать этот самоубийственный для русской армии план. Но этому плану русская армия в виду наседавшего на нее авангарда Мюрата должна была менять позицию, неизвестно на какую, затем «почтить Первопрестольную боем», в исходе которого никто не мог сомневаться, так как французская армия была вдвое многочисленней русской и была одушевлена мыслью о конечном акте кампании — взятии Москвы, а затем отступать. Отступательный же марш она должна была произвести на глазах противника под прямым углом к его операционной линии с ровно ничем не прикрытым флангом и по местности, пересеченной естественными препятствиями: речкой Сетунью и оврагами.
Разумеется, этот план не мог быть принят на военном совете.
Гораздо основательней было предложение Барклая-де-Толли, и оно вытекало совершенно логично из создавшегося положения вещей и общего направления действий, которого он придерживался, будучи главнокомандующим. По его мнению, следовало возможно дольше задержать противника арьергардным боем, а главными силами проследовать через Москву и отступать по Нижегородской дороге. Оттуда русская армия могла действовать во фланг французской с одинаковым успехом при ее наступательных движениях по обоим возможным для последней направлениям, т. е. на Петербург или на юг.
По плану Барклая-де-Толли русская армия получала все соединенные с сдачей Москвы стратегические выгоды. При отступлении через самую Москву неприятель был поставлен до последнего момента в полную неизвестность о том, что делает русская армия. Наступление его должно было совершаться со всеми предосторожностями, так как сдача Москвы без всякого боя была все-таки крайне невероятна. Можно было ожидать боя даже на самых улицах столицы. Если бы арьергарду не удалось совсем задержать наступление французов, то во всяком случае занятие большого города, к которому стремились все их помыслы, должно было произвести неизбежную заминку в наступательном движении. Все эти благоприятные для русской армии обстоятельства получались при отступлении ее через самый город Москву. Действительность подтвердила правильность этих соображений, и результаты превзошли лучшие ожидания. Как известно, командующему арьергардом Милорадовичу удалось путем переговоров задержать наступление французской армии. Затем преследование велось настолько неэнергично, что русская армия выиграла так много времени, что 3 сентября Кутузов мог дать ей дневку, чтобы дать подтянуться отсталым. Обстоятельство весьма важное, так как число отсталых при прохождении через Москву должно было быть очень велико.
Что же касается до второй части предложения Барклая — об отступлении армии на Нижегородскую дорогу, то против него восстал Ермолов, который совершенно правильно указал на то, что вследствие предстоящего осеннего разлива рек, в особенности Оки, главная армия может оказаться отрезанной от юга и от южных армий Чичагова и Тормасова.
Предложение Барклая тоже не было принято военным советом. Да и вообще он не принял никакого решения, которое бы предложил для исполнения главнокомандующему. Кутузов поэтому под свою ответственность отдал приказание сдать Москву без боя и, пройдя Москву, отступать по Рязанской дороге. Командующему арьергардом Милорадовичу было приказано, боем, переговорами, чем угодно, возможно дольше задержать наступление французов. Обозам выступать с позиции среди ночи (на 2 сентября), войскам выступать вслед за обозами, не дожидаясь рассвета.
Этими самостоятельными распоряжениями, как мы впоследствии увидим, старый фельдмаршал вызвал сначала всеобщее недоумение, потом нарекания, затем они послужили главными основаниями, на которых были основаны интриги, направленные против него. Впоследствии же, когда всем стало ясно, насколько маневр русской армии сначала на Рязанскую дорогу, а потом на Калужскую, вышел удачен, стали утверждать, что мысль об этом маневре принадлежит не ему, а какому-то другому лицу.
Бивуак (Фабер дю-Фор)
Первая весть о сдаче без боя Москвы была получена государем через случайное лицо — одного помещика, покинувшего Москву. Затем о сдаче Москвы и об отступлении армии по Рязанской дороге его уведомил Ростопчин. Письмо было послано 1 сентября, получено государем 7-го. Взволнованный полученными сведениями, государь тотчас же послал начальника главного штаба, кн. Волконского, в армию. Отправляя его, государь сказал: «Не понимаю, зачем фельдмаршал пошел на Рязанскую дорогу, ему следовало идти на Калужскую. Тотчас поезжай к нему, узнай, что побудило его взять это направление; расспроси об армии и о дальнейших его намерениях». Слова государя очень характерны и выражают собой всеобщее настроение и то недоумение, которое господствовало в обществе и в армии по поводу приказания об отступлении по Рязанской дороге. Если таково было недоумение общества, то необъяснимо, как вожди армии и Ростопчин, хорошо знавший местность вокруг Москвы, не понимали цели и разумности движения по Рязанской дороге. Ростопчин в одном из своих писем государю прямо-таки называет маневры русской армии бесцельным и нерешительным мотанием. Достаточно, между тем, взглянуть на карту Московской губернии, чтобы убедиться в полной разумности отступления по Рязанской дороге. Отступление армии по Калужской дороге было, как мы выше указали, совершенно невозможным. Движение по направлению к Подольску было соединено с тем же, если не с еще большим риском, как и по Калужской. Затем ближайшая дорога к конечной цели передвижения русских войск, т. е. все к той же Калужской дороге, была дорога Рязанская. Последняя не представляет таких опасностей, как первая. Правый фланг отступающей армии защищен течением Москвы-реки, так что нападение с фланга почти невозможно. На этой дороге подвержен опасности только тыл. Помимо этого очень важного преимущества, по Рязанской дороге, после перехода через Москву-реку у Боровской переправы по линии селений Кулакова-Мячкова, находятся прекрасные для оборонительного боя позиции. Правый берег Москвы-реки господствует над левым, который открыт для действия по нем артиллерии. Протекающая впереди холмов Москва-река и Пахра делают позиции естественной крепостью. Боровской перевоз отстоит от Москвы всего верстах в тридцати, так что достаточно одного форсированного марша от Москвы, чтобы достичь вышеуказанных прекрасных позиций.
Не подлежит ни малейшему сомнению, что еще в Филях Кутузов знал и взвесил все выгоды отступления по Рязанской дороге и вполне ведал, что творил. По окончании совета он, нисколько не колеблясь и не предлагая вопроса на обсуждение собравшимся военачальникам, приказал отступление по Рязанской дороге. Почему это приказание, как мы выше указали, вполне правильное и логичное, вызвало недоумение в главной квартире, объясняется теми взаимоотношениями, которые к тому времени в ней установились. Беннигсен, начальник штаба Кутузова, все время советовал и даже действовал вопреки воле своего непосредственного начальника и по возможности интриговал против него. Кутузов за это платил Беннигсену полным недоверием. Если Ермолов пишет в своих записках, «что он не переставал признавать главную квартиру врагом всякой тайны», то в этом отношении старый фельдмаршал шел гораздо дальше на деле. Из своих планов и соображений он делал тайну от своего начальника штаба. Не в лучшем положении в отношении осведомленности находился и другой старший начальник Барклай-де-Толли. Близкое к нему лицо, его друг Вольцоген, пишет, что в то время «никто не знал ничего». Немудрено поэтому, что распоряжения главнокомандующего толковались вкривь и вкось, и что Ростопчин, прикомандировавшийся к главной квартире после сдачи Москвы, слыша всевозможные толки, даже совершенно добросовестно пришел к тому убеждению, что Кутузов действует, сам не понимая, что творит.
Согласно приказанию фельдмаршала главные силы выступили с Поклонной горы в ночь на 2 сентября, и когда он сам в 8 часов утра, проехав через Москву, остановился у Преображенского кладбища за
