Г.-л. И. Е. Ефремов (Донск. музей)
После страшной убыли в войсках под Бородином и во время арьергардных боев до Москвы русская армия настолько растаяла, что разделение ее на две армии являлось совершенно излишним, тем более, что обе армии давно уже действовали совокупно. Существование двух отдельных штабов армий и, сверх того, штаба главнокомандующего только затрудняло, замедляло и путало управление. В виду этого Кутузов никого не назначил заменяющим Багратиона, а Сен-При, начальник штаба 2-ой армии, получил другое назначение, вследствие чего 2-ая армия была в непосредственном ведении главнокомандующего и его штаба. 7 сентября в Подольске Кутузов назначил одного общего для всех армий, или, лучше сказать, штабов, дежурного генерала Коновницына. На последнего он, довольно демонстративно избегая Беннигсена, очень часто возлагал те обязанности и поручения, которые входили в сферу деятельности начальника штаба. Скромный и считавший себя недостаточно опытным Коновницын в этих случаях прибегал к помощи Ермолова, начальника штаба 1-ой армии. Такой порядок или, лучше сказать, беспорядок, конечно, не мог не отзываться дурно на общем течении дел.
Вышеупомянутым рескриптом, присланным с полковником Чернышевым с полномочием о возможности соединения армий, Кутузову развязывались руки. 16 сентября он издал приказ, по которому 5 пехотных и 3 кавалерийских корпуса, входивших в состав 2-ой армии, должны были войти в состав 1-ой армии, под начальством Барклая-де-Толли, остальные же ее части — в состав отряда Милорадовича. Штаб армии составлялся из следующих лиц: начальник штаба — Ермолов, дежурный генерал Коновницын, генерал-квартирмейстер Толь, генерал-интендант сенатор Ланской, начальник артиллерии — ген.-майор Левинцер, начальник интерной части ген.-майор Ферстер.
Приказ по армии от 16 сентября, которым узаконялось уже давно установившееся фактически положение вещей, но которым еще раз подчеркивалась ненужность двух главнокомандующих, был новым уколом самолюбию Барклая-де-Толли, побудившим его под предлогом болезни просит об увольнении его из армии. Получив согласие на увольнение от Кутузова, Барклай-де-Толли через два-три дня после приказа по армии уехал из нее. На его место Кутузов не назначил никого, объявив, что впредь до распоряжения Его Величества он вступает лично в командование 1-ой армией, т. е. в сущности единственной, которая тогда была под Москвой.
Болезнь, конечно, была предлогом для отъезда Барклая, так как за две недели перед тем при прохождении армии через Москву он не слезал с лошади в течение 18 часов, под Красной Пахрой его все видели здоровым и ободрявшим войска при раздаче наград обещанием скорого наступления и истребления французов. Истинные мотивы его отъезда, объяснены в письме, которое он представил Кутузову вместе с просьбой об отставке. Письмо, если откинуть в сторону те пессимистические ноты, вызванные оскорбленным личным самолюбием, является очень ценным историческим документом, характеризующим положение вещей в главной квартире и в армии в период Отечественной войны от Москвы до Тарутина, поэтому мы приводим его полностью.
Н. А. Дурова (Пис. А. Брюллов)
Барклай-де-Толли пишет:
«С сердцем, исполненным горести, я был принужден, как по причине расстроенного здоровья, так и по обстоятельствам, которые буду иметь честь объяснить, усердно просить вашу светлость избавить меня от командования армиею. Решимость оставить армию, с которой я желал жить и умереть, мне стоит многих сожалений. Но я считал это своею обязанностью для пользы службы моему Государю и для личного успокоения просить, как милости, позволения удалиться. Но время решительное, когда грозная опасность отечества вынуждает отстранить всякие личности, вы позволите мне, князь, говорить вам со всею искренностью и обратить ваше внимание на все дурное, которое незаметно вкралось в армию или без вашего соизволения или не могло быть вами замечено.
Управление армиею, так хорошо установленное, в настоящее время не существует. Ваша светлость начальствуете и даете приказания, но генерал Беннигсен и все те, которые вас окружают, также дают приказания и отделяют по своему произволу отряды войск, так что тот, кто носит название главнокомандующего, и его штаб не имеют об этом никаких сведений до такой степени, что в последнее время я должен был за получением сведений о различных войсках, которые были отделены от первой армии, обратиться к вашему дежурному генералу, но и он сам ничего не знал. Чтобы узнать, где находятся казаки этой армии, отнеслись к генералу Платову, но и он ничего не знал. На этих днях мне был прислан приказ: отделить часть кавалерии для подкрепления арьергарда, и при этом забыли, что вся кавалерия, не исключая кирасир, уже была отделена, о чем меня даже и не уведомили.
Квартирмейстерская часть совершенно расстроена, потому что нет генерал-квартирмейстера; сегодня это Толь, завтра Нейтгарт, на другой день Хоментовский и пр. исправляют эту должность, и все офицеры этой части, которые были распределены между главною квартирой и различными корпусами, и каждый из них имел свое назначение, составляют теперь свиту ген. Беннигсена, который употребляет их так, что недавно никто не знал, по какой идти дороге и где остановиться.
Обе армии, зная только, что надо следовать большою дорогой, шли без порядка. Экипажи, артиллерия, кавалерия, пехота, часто изломанные мосты останавливали движение, о починке которых не прилагалось никаких стараний. Приходя после утомительного перехода на назначенное место, войска бродили остаток дня то влево, то вправо, не зная, где остановиться, и, наконец, останавливались по сторонам большой дороги в колоннах, без биваков и продовольствия. Я сам за несколько дней не имел при себе никого из квартирмейстерского корпуса, который мог бы дать мне сведения о переходах и стоянках.
Корпус путей сообщения, образованный при армии для наблюдения за дорогами и мостами и который под начальством полковника Монфреда прекрасно исполнял свои обязанности, отделен от армии. Ген. Беннигсен отдал его под начальство Ивашева, присоединив к нему и всех пионеров обеих армий — 800 ч. конных и 2.000 пеших ополченцев и, несмотря на то, что по пути нет ни мостов, ни приготовленных дорог, а старые офицеры этого корпуса или уволены или разосланы, так что я ничего об этом не знаю, хотя они и принадлежат к армии.
Две трети армии со всею кавалериею, хотя она так расстроена, что не может более служить, находятся в арьергарде и исключены из всякой зависимости от главнокомандующего армиею, потому что они получают приказания только от ген. Беннигсена и ему представляют донесения, и я должен иногда выпрашивать, так сказать, как милости, сведений, что делается в арьергарде.
Три раза в один день отдаются приказания атаковать неприятельские аванпосты и три раза отменяются. Наконец приводятся бесполезно в исполнение около вечера без цели и основания, потому что ночь заставляет прекратить действия. Подобные поступки заставляют опасаться, что армия потеряет всякое доверие к своим начальникам и даже храбрость.
Вот, князь, верная картина армии и положения того, кто после заслуг, оказанных отечеству, находится в несчастном состоянии подпасть ответственности и страдать за все дурные последствия, которые он предвидел и не имел никакой власти предупредить их.
При этих обстоятельствах, которые еще усиливает враждебная партия своим смертельным ядом, когда величайшее несчастие может последовать для армии, пользы службы требуют, по крайней мере, с моей стороны не ронять достоинства главнокомандующего. Моя честь, мое имя вынуждают меня, как честного человека, на этот решительный шаг. Армия, которая находится не под начальством одного, но многих, не может не приблизиться к совершенному разложению.
Все эти обстоятельства в совокупности расстроили мое здоровье и сделали меня неспособным продолжать службу».
Письмо к государю, в котором он просил об увольнении из армии, содержит в себе только указания на факты, но заключает в себе и довольно резкие обвинения против Кутузова и Беннигсена. (См. статью «Барклай-де-Толли», III т.).
Был ли прав Барклай-де-Толли, описывая в столь мрачных красках положение дел в русской армии? Если мы обратимся к запискам и письмам некоторых других современников и очевидцев, то встретимся еще с более мрачной картиной.
