передал эти слова семье, но никто не обратил на них никакого внимания.
Придя к дяде, я сел возле него и заговорил. Он оказался таким же здравомыслящим, как и все остальные, — даже, наверное, немного более здравомыслящим, потому что он сказал мне:
— Тридцать лет заточения — потрясающий опыт. На самом деле я думаю, что мне повезло, что я изолирован от вашего безумного мира. Они думают, что я безумен, — пускай, в этом нет вреда, — но на самом деле я счастлив, что я здесь, а не в вашем безумном мире. А вы как думаете?
— Вы абсолютно правы, — ответил я. — Мир снаружи стал еще безумнее, чем тогда, тридцать лет тому назад, когда вы покинули его. За тридцать лет во всем произошел большой прогресс — в том числе и в безумии. Вам следует перестать говорить, что вы не сумасшедший, иначе вас могут выпустить! У вас прекрасная жизнь. Здесь достаточно места, чтобы ходить…
— Это единственное физическое упражнение, которое я могу здесь выполнять. Я начал учить его випассане:
— Вы находитесь в идеальных условиях, чтобы достигнуть просветления: вас никто и ничто не тревожит, не беспокоит и не отвлекает. Это блаженство.
Последний раз, когда я видел его перед смертью, по его лицу и по глазам я заметил, что он стал другим человеком, — с ним произошла тотальная трансформация.
Чтобы выйти из состояния безумия, душевнобольным нужна медитация. Преступники нуждаются в психологической помощи и духовной поддержке. Они действительно тяжело больны, вы наказываете больных людей. Но это не их вина. Если человек совершает убийство, это значит, что он долгое время носил в себе склонность к убийству. Убийство не происходит ни с того ни с сего.
Если совершается убийство, необходимо внимательно посмотреть на общество, возможно, это общество должно понести наказание. Почему в этом обществе происходят такие преступления? Что оно сделало с человеком, что ему пришлось стать убийцей? Почему он стал разрушителем? Ведь природа наделяет всех энергией, направленной на созидание. Она становится разрушительной только в том случае, когда блокируется, когда ей не позволяют течь естественным образом. Когда энергия идет естественным путем, общество начинает чинить ей препятствия, причинять ущерб, направлять в другое русло. Вскоре человек приходит в замешательство. Он ничего не может понять. Он не понимает, что он делает и зачем он это делает. Изначальные причины позабыты, вся жизнь превратилась в головоломку.
Смертная казнь никому не нужна, ее никто не заслуживает. Более того, не только смертная казнь, но и другие меры наказания недопустимы, поскольку наказание не исправляет человека. С каждым днем количество преступников увеличивается, строится все больше и больше тюрем. Это странно. Так не должно быть. Должно быть все наоборот: благодаря многочисленным судам, мерам наказания и тюрьмам преступность должна сокращаться, преступников должно становиться меньше. Со временем количество тюрем и судов должно уменьшаться. Но этого не происходит.
Потому что неверен сам ход вашего рассуждения. Невозможно ничему научить при помощи наказания. Веками законоведы, юристы и политики твердили: «Если мы не будем наказывать людей, тогда как же мы их научим? Тогда все начнут совершать преступления. Мы должны постоянно наказывать преступников, чтобы все боялись». Они думают, что страх — единственный способ научить людей быть законопослушными, но страх ничему не может научить! Все, что может сделать наказание, это приучить к страху, в результате чего исчезает изначальный шок. Люди знают, что им грозит: «Все, что вы можете со мной сделать, это избить меня. Если один человек может это вынести, то и я смогу. Кроме того, из сотни воров вам удается поймать только двух-трех. И что я за мужчина, если не готов пойти на такой риск — девяносто восемь процентов успеха против двух процентов неудачи?»
Никто не может ничему научиться при помощи наказания. Даже тот, кого вы наказываете, не усваивает то, чему вы хотите его обучить. Хотя кое-чему он все же научается — он научается быть толстокожим.
Как только человек попадает в тюрьму, она становится его домом, потому что в ней он находит себе подобных. Он находит подходящее для себя общество. Во внешнем мире он был чужим — в тюрьме он у себя дома. Здесь все говорят на одном языке, и есть специалисты. Он может быть дилетантом, новичком; возможно, это его первый срок.
Я слышал один анекдот о человеке, который попадает в тюрьму и в темной камере видит лежащего старика. Старик спрашивает его:
— Ты сюда на сколько? — На десять лет, — отвечает новоприбывший.
— Тогда устраивайся у двери, — говорит ему старик. — Всего на десять лет! Ты, похоже, новичок. Я здесь на пятьдесят лет, так что твое место — у двери. Тебе — скоро выходить.
Находясь десять лет среди специалистов, вы, естественно, обучаетесь всем их приемам, стратегиям и методам. Вы перенимаете их опыт. Тюрьмы — это университеты, где обучают правонарушению за счет государства. Там вы найдете профессоров правонарушения, деканов факультета правонарушения, ректоров и проректоров — специалистов во всех преступлениях, которые вы только можете себе представить. Новичок, конечно же начинает учиться.
Я побывал во многих тюрьмах, и атмосфера в них по существу везде одинаковая. Общее мнение во всех тюрьмах которые я посетил, такое: вы попадаете в тюрьму не из-за преступления, а из-за того, что вас поймали. Поэтому нужно научиться, как правильно совершать неправильные поступки. Вопрос не в том, чтобы совершать правильные поступки, а в том, чтобы совершать их правильно. И в тюрьме этому обучаются все заключенные. Я даже разговаривал с ними, и они мне сказали «Мы стремимся поскорее выйти отсюда, потому что узнали так много нового что нам не терпится применить это на деле. Нам не хватало практических знаний — прежде чем мы попали сюда, мы были теоретиками. Чтобы стать практиком, нужно попасть в тюрьму».
Как только человек становится уголовником, он больше нигде не будет себя чувствовать так хорошо, как в тюрьме рано или поздно он туда возвращается. Со временем тюрьма становится его альтернативным обществом. Здесь он чувствует себя комфортнее, здесь он чувствует себя как дома; никто не смотрит на него свысока. Здесь все преступники. Здесь нет священников, мудрецов и святош. Здесь все — жалкие людишки со своими слабостями и недостатками.
Во внешнем мире его отвергают и осуждают.
В моем городе жил один закоренелый преступник. Это был прекрасный человек; его звали Баркат Миан, девять месяцев в году он проводил в тюрьме, три — на воле. В течение этих трех месяцев он каждую неделю должен был появляться в полицейском участке и отчитываться, что все в порядке и он никуда не сбежал. Я дружил с этим человеком. Моя семья была страшно недовольна.
— Зачем ты водишься с этим Баркатом? — спрашивали меня. — С кем поведешься, от того и наберешься.
— Я понимаю. Это значит, что Баркат чего-нибудь наберется от меня, и я не вижу ничего плохого в том, чтобы поделиться с человеком благопристойностью.
— Когда же ты начнешь трезво смотреть на жизнь?
— Я как раз и смотрю на жизнь трезво. Не Баркат сделает меня хуже, а я сделаю Барката лучше. Или вы думаете, что его зло сильнее моего добра? Вы не доверяете моей целостности; вы верите в целостность Барката, — ответил я. — Что бы вы ни думали, я доверяю себе. Баркат не сможет причинить мне вреда. Если и будет причинен хоть какой-то вред, то мной — Баркату.
Баркат был действительно прекрасным человеком, он говорил мне: «Тебя не должны видеть со мной. Если хочешь встретиться и поговорить, лучше это сделать за городом, где-нибудь у реки».
Сам он жил возле мусульманского кладбища, куда никто не приходил, пока не умирал, — приходил, но только один раз. Ему не разрешали жить в городе. В городе никто не хотел сдавать ему жилье. И неважно, сколько он был готов заплатить, никто не хотел с ним связываться. Никто не хотел его к себе пускать. «Как ты стал вором?» — спросил я однажды Барката. «Когда меня впервые посадили в тюрьму, я был совершенно невиновен, но у меня не было денег, чтобы нанять адвоката, а людям, которые хотели меня посадить, мое заключение было на руку. Мои отец и мать умерли, когда мне было всего лет
