Санскритский университет… а никто не хочет учить санскрит сегодня: это мертвый язык, он не служит никаким целям, он не поможет вам заработать на хлеб с маслом — почти девяносто процентов студентов получали правительственные стипендии. Они учились здесь только из-за стипендии. У них не было желания изучать санскрит, они не интересовались им, но они были очень бедными студентами и не могли бы получить стипендию где-нибудь еще. Так что это было лучше, чем ничего… а поскольку почти все они жили только на стипендию, их силой заставляли молиться в четыре утра.
Когда я прибыл в университет, была зима, и, принимая холодную ванну в четыре часа утра, они все дрожали от холода. Горячую воду не запасали — для санскритского ученого такие предметы роскоши, как горячая вода, не положены: предполагается, что они должны жить, как древние риши и их ученики. И они вставали рано, в четыре утра, в брахма мухутру — это один из наиболее божественных моментов согласно индуистской мифологии.
В первый день они еще не знали, что я профессор. Я люблю принимать холодную ванну по утрам, поэтому я пошел к колодцу принять ванну. А студенты были очень обозлены и употребляли все виды четырехбуквенных ругательств. Не только по поводу вице-канцлера, но и по поводу Бога также…
Я доложил вице-канцлеру: „Это неправильно, вы не учите их молитве, а затем — после холодной ванны — они должны, выстроившись в ряд, несколько часов молиться на санскрите. Тогда как же они могут быть набожными? Они обозлены на Бога. Если им встретиться Бог, они же убьют его! А они молятся. Так какого же качества эта молитва?“
Но вице-канцлер был старым санскритским ученым. Он сказал: „Нет, вы неправы, они делают это по собственному желанию, мы никого не заставляем“.
Я ответил: „Я знаю, что они делают это по собственному желанию, потому что, если бы они не делали этого, вы бы лишили их стипендии. Вы принуждаете их не прямо, а косвенно, а если вы хотите спорить со мной, то дайте мне всего один день и я установлю следующее: кто может вставить в четыре часа, тот пусть принимает холодную ванну и молится, а кто не желает, пусть не боится за стипендию: это будет стимулом для них“.
Теперь вице-канцлер был загнан в тупик, и он согласился… и я пришел к вице-канцлеру в четыре часа утра — он спал. Я вытащил его из кровати: „Вставайте! Какой же вы вице-канцлер? Ваши студенты молятся, принимая холодные ванны, а вы спите!“
Он был очень зол на меня. Я сказал: „То же самое происходит и с ними. Вставайте!“
А там не было ни единого студента! Около колодца было пусто! Молитвенный зал был пуст. Я предложил ему: „Теперь примите холодную ванну вместе со мной, и мы оба будем молиться!“
„Я не могу — вода холодная, а я старый человек!“
„Хорошо, тогда я сам буду принимать холодную ванну. Вы сидите рядом и смотрите, а затем мы пойдем молиться“.
Он возразил: „Но я чувствую усталость, я хочу спать!“
„Тогда, — сказал я, — получается, что только я один буду человеком, который желает молиться, и совсем не знаю санскрита! А Бог понимает только санскрит! Меня направили в этот университет в результате ошибки министерства образования. Они решили, глядя на меня, что я должен знать санскрит. А я не знаю его совсем. Я не интересуюсь ничем мертвым“.
Итак, он пошел в свою комнату, а я в свою. И каждый лег спать. Наутро ко мне пришли студенты, они были так счастливы, так благодарны.
И я сказал вице-канцлеру: „То, что они пришли ко мне, их благодарность — более прекрасно, много сильнее тех молитв“. И предложил ему: „Прекратите всю эту чушь!“
Но еще раньше, чем прекратилась эта чушь, он распорядился перевести меня в другой университет, добавив: „Это опасный человек! Он разложит моих студентов морально, нравственно и религиозно“».
Через год Бхагаван был назначен на факультет Джабалпурского университета. В течение этого периода он тратил много времени, упражняя и развивая свое тело. Держаться в превосходной физической форме было для него парой пустяков, так как растущая более десяти лет раджасэнергия держала его в постоянном движении. Он путешествовал по всей стране, с большой страстью и интенсивностью. Укрепляя свое здоровье, Бхагаван, возможно, осознавал, что это пригодится в последующие годы.
Начавшиеся с шестидесятого года изнурительные путешествия указывают на фазу раджаса в его жизни. Такая активность, считает Бхагаван, возможна только тогда, когда человек живет исключительно вовне, или преодолевает пассивность, или развивается автоматически, то есть протекает естественно — изнутри. Бхагаван объясняет, что эта активность в корне отличается от беспокойства и напряжения политиков. В отличие от активности политиков, эта активность мотивируется не желанием, а состраданием. Бхагаван полностью изжил эту активную фазу перед своим приездом в Бомбей в 1970 году. Бхагаван описывает эту фазу, как следующую:
«Когда началась вторая фаза — раджас, я метался по всей стране. Я так много путешествовал за те десять-пятнадцать лет, сколько ни один человек не мог бы успеть даже за две или три жизни. И столько, сколько я наговорил за те десять-пятнадцать лет, люди обычно могут наговорить не менее чем за десять- пятнадцать рождений. Повсюду путешествуя, я с утра до ночи был в движении».
Описывая цель и природу этой фазы, Бхагаван говорит:
«Я затевал споры, критиковал по поводу и без повода — ведь чем больше споров, тем быстрее я перейду через вторую фазу активности. Поэтому я начал критиковать Ганди, я начал критиковать социализм.
Но это не значит, что все мною тогда вытворяемое имело какое-либо отношение к этим темам, и с политикой это также не было связано. Никакого интереса ко всему этому у меня не было. Но когда все население страны было по этому поводу в таком напряжении… то, как мне кажется, даже шутки ради необходимо было создавать споры. Поэтому в течение преодоления моей второй фазы я устраивал бесчисленное количество дебатов и сам участвовал в них.
Если бы те споры затевались из-за навязанных действий, определенных желаний, они сделали бы меня несчастным. Но так как все это было только для того, чтобы развить раджас-гуну, только для ее выражения, то все получалось очень забавно. Эти споры были похожи на выступление актера».
Его лихорадочные путешествия, его беседы носили следующий, описанный Бхагаваном характер:
«Три недели в месяце я проводил в поездах. Утром я мог быть в Бомбее, следующим вечером — в Калькутте, на другой день — в Амритсаре, спустя день — в Лудхьяне или в Дели. Вся страна была полем моих операций. Поэтому всюду, куда я только ни приезжал, возникали, естественно, в изобилии споры…»
Пока Бхагаван проходил через фазу пассивности, он говорил очень мало. «Но, — говорит Бхагаван, — в течение периода активности я нес себя к людям только для того, чтобы говорить, и мой язык был полон огня…
Тот огонь не был моим, он исходил из раджас-гуны. Это был только один из методов для сжигания раджас-гуны. Это должно сгореть в полной дикости, так, чтобы оно могло вернуться в прах как можно быстрее. Чем слабее огонь, тем дольше он выгорает. Поэтому это было процессом тотального выгорания ради цели скорейшего возвращения к праху».
Значительное развитие этого периоды произошло в 1964 году. В том году Бхагаван впервые предложил своим последователям медитацию в десятидневном медитационном лагере, устроенном в горах Раджасхана, в месте, называемом Мухала Махавир. Он обучал нескольким видам медитации, которые могли бы быть практикуемы рано утром и в течение дня так же, как вечером и перед сном. Несколько видов медитационных техник, такие как Випасана, Надабрахма и Кружение, хорошо известны медитаторам различных традиций.
