Сюда и держал направление Головатый. Он сошел с фаэтона и, сопровождаемый четырьмя штаб — офицерами, сквозь строй казаков размеренным шагом двинулся на
встречу Чепеге. Его порученцы — офицеры шли впереди, неся на широком позолоченном блюде каравай хлеба под парчовой накидкой, присланной Екатериной II. А уж сам Антон нес на другом пожалованном блюде царскую солонку и монаршьи грамоты черноморцам.
Не забыл судья в выгодном свете показать людям и своих младших сыновей. Если одного из старших — Александра он недавно отправил в Санкт — Петербург под покровительство высоких особ и дальнейшего прохождения с их помощью обучения морскому делу, то младшие Афанасий и Георгий сейчас находились при нем и выполняли весьма почетные поручения. Афанасий на вытянутых руках нес кошевому приветственное письмо по случаю устраиваемого торжества, а Георгий — всемилостивейше пожалованную атаману саблю, усыпанную драгоценными каменьями.
— Хоть недешево стоит голова у нашего Антона Голо- ватого, а атаманова дороже, — скаламбурил другой молодик — головкивец Андрей Штепа. — Так, Федя?
— Так, — согласился Дикун. — Что дано природой, не отнимешь всем народом.
Еще только когда судья поравнялся с выстроенным войском, над степной округой прогремело три пушечных выстрела. Орудийный и ружейный салюты продолжались и тогда, когда Головатый величественно, в строгой сосредоточенности, приближался к кошевому атаману. Пальба стихла при встрече обоих казацких предводителей. Головатый передал Чепеге высокую грамоту и монарший подарок — хлеб и соль, которые тот с чувством поцеловал и водрузил на украшенный стол. Затем судья, взяв из рук сына — подростка пожалованную атаману саблю, припоясал ее к шелковому кушаку владельца. Лишь после этого
3. Чепега подал царскую грамоту войсковому писарю Т. Т. Котляревскому:
— Прочтите народу, да погромче и повыразительней.
Нет, не соловьем заливался писарь. Он читал документы весомо, с внушительным видом. Кроме высочайшего указа Екатерины II от 30 июня 1792 года, оглашалась специальная грамота, в которой перечислялись заслуги войска, учрежденного «покойным генерал — фельдмаршалом князем Григорием Александровичем Потемкиным — Таври- ческим». Войско, по словам императрицы, «приобрело особливое наше внимание и милость». И задача на него возла — галась непростая: «бдение и стража пограничная от набегов народов закубанских». «Мы, — говорилось в грамоте, — …желая воздать заслугам войска Черноморского утверждением всегдашнего его благосостояния и достижения способов к благополучному пребыванию, всемилостивейше пожаловали оному в вечное владение состоящий в области Таврической остров Фанагорию со всею землею, лежащею на правой стороне р. Кубани от устья ее к Усть- Лабинскому редуту, так чтобы с одной стороны р. Кубань, с другой Азовское море до Ейского городка служили границею войсковой земли».
И много чего другого огласил Котляревский из той гербовой бумаги. Какие блага даровались казакам! Невозбра- ненные права на занятия землепашеством, охотой и рыбной ловлей, добычей соли в лиманах Приазовья, торговлею горячим вином и иные промыслы. На содержание войска обещалось 20 тысяч рублей ежегодных ассигнований. Содержалось немало и других заманчивых посулов. А пока монаршие вердикты заставляли учащенно биться сердца простолюдинов.
Вслед за ознакомлением с указом и грамотой Екатерины II начался благодарственный молебен, потом новая пальба из ста одного орудия, казаки еще троекратно выстрелили из ружей «беглым огнем». Да за наследника престола Павла и всю царскую фамилию в придачу прогрохотал 51 орудийный выстрел с ружейным же салютованием.
Пожалованный хлеб был торжественно разломан на куски, один из которых определялся на вечное хранение в войсковую церковь, а все остальные раздавались в регулярные полки при коше, предназначались к отправке на Тамань для прибывших туда первых поселенцев, остаток передавался в дома атамана и войскового судьи для угощения старшин и казаков, устройства общего стола для гостей.
На зеленой траве возле церкви с доброй выпивкой и закуской старшин и заслуженных казаков ожидало еще пять праздничных столов. Никто из головкивских молоди- ков приглашения занять здесь место не получил, как и большинство их ровесников из других паланок. Федор Дикун, Никифор Чечик, Андрей Штепа, Иван Капуста и другие хлопцы, покучковавшись с парубками, направили свои стопы в один из слободзейских шинков, чтобы подкрепить силы после утомительной церемонии.
— Не огорчайтесь, хлопцы, — утешал своих спутников Федор Дикун. — Мы с вами не старшины, нам сойдет и покупная снедь.
Войсковое торжество имело продолжение на Тамани. По распоряжению Чепеги и Головатого сюда, к предводителю первой партии переселенцев в составе 3247 человек Савве Леонтьевичу Белому, отправился хорунжий Чернявский с группой казаков, дабы доставить копии царских документов, частицу освященного в церкви монаршего хлеба да 200 рублей войсковых денег на устройство праздничного обеда.
Белый 12 сентября собрал полки и личный состав гребной флотилии в Фанагорию и со всеми почестями принял посланца главных войсковых «батькив», после чего и совершилась казацкая трапеза с традиционными возлияниями. Но это проходило уже вне поля зрения слободзей- цев, многие из которых, в том числе и Федор Дикун, на тот день уже порушили свою оседлость и тоже отправились в далекий необжитой кубанский край.
До самого их отъезда с Тамани в Слободзею шли отрадные вести. И даже чудные и загадочные. К примеру, чего стоило одно только известие о находке казаками камня с древними письменами, подтверждавшими факт существования здесь старинного Тмутараканского княжества и открывавшими малый штришок о деяниях одного из тмута- раканских князей — Глеба Святославича — того, кто щепетильно измерял расстояние от Тамани до Корчева (Керчи).
По этому поводу Федору Дикуну очень близкий голов- кивский сосед, участник боевых действий против османов Кондрат Кодаш высказал такую мысль:
— Вот куда уходят глубокие корни нашей общей матери — Руси. И теперь она у нас одна, призывает к единству и сплочению. Жаль, призывы?то от ее имени идут от вершителей людской судьбы, с которой они чаще всего и не считаются.
Глубокомысленное слово земляка не сразу уложилось в сознании юноши, и лишь позднее он определил, в чем ее суть. «В седую старину, — размышлял он, — главным оплотом всех славянских племен была Киевская Русь. Теперь молодая Россия задает тон всем живущим на ее территории народам. Особенно — с реформ и завоеваний Петра I. И нас, малороссиян и запорожцев, берет под свою
руку. Наверное, по — иному и не могло быть. Через обретения и утраты проходит жизнь всех народов и государств».
Как и большинство головкивцев, Кондрат Кодаш и его юный собеседник стремились поскорее попасть в список первоочередников на переселение, без проволочек заняться сбором в дальнюю дорогу.
Войсковая старшина чутко улавливала настроения казаков. С возвращением из Санкт — Петербурга судьи Головатого канцелярия коша заработала в еще более плотном и напряженном режиме.
Кошевой батько Захарий Чепега наставлял писаря Тимофея Котляревского, с кем он когда?то товариществовал еще в Запорожской Сечи:
— Мы должны составить полные списки реестровых казаков и их семей безо всякой оплошки, по заслугам не только в новой, но и в старой Запорожской Сечи. Нам терять своих людей несподручно и невыгодно.
— Так и делаем, — с послушанием отвечал Котляревс- кий, наряженный в щеголеватый жупан с неизменными подвесками на шелковом поясе для чернильницы и хранения заостренных гусиных перьев.
Исполнительный Котляревский старался во всем потрафить новому атаману и его доверенному сподвижнику Головатому. Он торопливо взял со стола лист шероховатой, какой?то пепельно — синей бумаги, испещренной вязью фамилий, названий паланок и куреней, подал Че- пеге:
— Вот смотрите, тут все идет по порядку.
Чепега поморщился, недовольно пресек писарский пассаж:
— Ты мне лучше прочти.
И только тут Котляревский спохватился. Батько?то атаман был совсем неграмотен, к своим
