по сторонам. Рядом на полу лежал пистолет. Удерживая запястье врага, насколько хватало сил, Мэйнваринг схватил разряженное оружие и дважды ударил рукояткой по лысому узкому черепу пирата. Затем, собрав все силы, он нанес третий, последний удар, после которого увидел, что в неистовой конвульсии боли напряженные мускулы противника расслабились и обмякли. Битва была выиграна.
На протяжении всей борьбы до слуха лейтенанта доносились крики, топот ног и выстрелы, и даже во время смертельного поединка его не оставляла мысль, что «Янки» подвергся нападению пиратов. Почувствовав, что сопротивляющийся враг под ним затих, Мэйнваринг вскочил, схватил саблю, которая так и лежала на столе, и бросился на палубу, оставив на полу тело корчившегося в конвульсиях Купера.
«Мэйнваринг дважды ударил рукояткой по лысому узкому черепу пирата».
Он мысленно похвалил себя за то, что предусмотрительно усилил караул и приготовился к любым неожиданностям: в противном случае «Янки», несомненно, был бы захвачен флибустьерами. Однако, даже несмотря на все принятые меры предосторожности, атака оказалась столь ошеломительной, что пиратам, подкравшимся к кораблю на большом вельботе, не только удалось занять плацдарм на палубе, но и какое-то время даже казалось, что у них получится загнать команду брига в трюм.
Но когда залитый кровью Мэйнваринг выскочил на палубу, пираты тут же сообразили, что их капитан наверняка повержен, и озаботились спасением собственных шкур. Парочка флибустьеров немедленно выпрыгнула за борт, а уж когда один из корсаров, судя по всему, помощник капитана Скарфилда, упал замертво, сраженный пистолетным выстрелом, тут уж в мгновение ока началось паническое отступление. В тусклом свете фонарей виднелись отчаянно мечущиеся фигуры, а снизу доносились всплески воды.
Команда «Янки» продолжала стрелять по поблескивающим волнам, однако в темноте было невозможно сказать, сколько выстрелов попало в цель.
Знаменитый пиратский капитан умер не сразу. Он продержался еще три-четыре дня, пребывая то в полузабытьи, то в бреду, так ни разу и не придя в сознание. И все то время, что пират отходил в мир иной, мулатка, с которой он сожительствовал в этой половине своей удивительной двойной жизни, ухаживала за ним с необычайной нежностью и заботливостью. Раздвоенность сия отражалась и в метаниях разума умирающего. Иногда он выглядел спокойным, невозмутимым, замкнутым человеком, достойным членом христианской общины — словом, таким, каким его и знали друзья и родные в далекой Филадельфии. В другой же раз одерживала верх низменная часть его натуры: она вырывалась наружу подобно дикому зверю, неистовому, клацающему зубами хищнику. Только что умирающий довольно гладко и ясно рассуждал в бреду о вполне мирных вещах, а уже в следующую минуту вдруг разражался богохульствами и яростно ревел.
Несколько раз Мэйнваринг, хотя и очень страдавший от собственных ран, в безмолвные часы тропической ночи присаживался рядом с умирающим. И невольно задавался вопросом: да как подобное возможно, что вообще все это значит? Каким образом добрый квакер, уважаемый шкипер торгового судна, образцовый семьянин ступил на стезю порока и низвергся в бездну самых страшных пороков? Страдал ли капитан раздвоением личности, причем таким, что две его сущности, добрая и злая, по очереди вырывались наружу и вели каждая независимое существование? Лейтенант предпочитал считать Купера безумцем. Иногда ему становилось страшно: ведь где-то глубоко внутри каждого из нас таится такой же безжалостный дикарь, готовый бросить вызов нерушимым узам морали и строгим нормам приличия. А вдруг однажды сдерживающие его узы порвутся, как они порвались у этого человека, и дикий зверь вырвется на волю? И что тогда? Такие вопросы задавал себе Мэйнваринг. Множество разных мыслей проносилось в голове у лейтенанта, и он просиживал долгие тропические ночи напролет, наблюдая, как пиратский капитан вырывается из мира, который столь долго его обременял. Наконец несчастный умер и наверняка попал прямиком в ад.
В поисках остатков шайки прочесали остров, однако ни одного пирата пленить не удалось. Либо на Сан-Хосе имелись какие-то тайные укрытия (что, впрочем, было маловероятно), либо же они бежали на лодках, заблаговременно припрятанных среди буйной тропической растительности. Как бы то ни было, пираты бесследно исчезли.
Не обнаружил Мэйнваринг, как ни старался, на острове и каких-либо следов пиратских сокровищ. После смерти капитана рыдающая мулатка была подвергнута пристрастному допросу и на ломаном английском призналась, что у капитана Скарфилда на борту хранилось изрядное количество серебряных монет, однако сокровищ там не оказалось: либо женщина ошиблась, либо пираты накануне нападения на «Янки» перепрятали их в другое место.
И пожалуй, серебро так бы и не отыскалось, если бы на помощь не пришел счастливый случай.
Мэйнваринг отдал приказ сжечь «Элизу Купер» и отправил на шхуну отряд матросов. И тут кок попросил выделить ему немного той самой знаменитой муки, которой торговал Купер: к завтрашнему дню он хотел приготовить пудинг с изюмом. Мэйнваринг не возражал и велел одному из матросов открыть бочку и отсыпать необходимое количество муки.
Не прошло и четверти часа, как на «Янки» прибежал крайне взволнованный матрос и сообщил, что спрятанное сокровище нашлось.
Мэйнваринг поспешил на борт «Элизы Купер» и там, в открытой бочке, узрел огромное количество серебряных монет, погруженных, полностью или же частично, в муку. Провели более тщательный обыск. Одну за другой из трюма поднимали бочки, взламывали, высыпали их содержимое на палубу, изучали его и, если ничего, кроме муки, там не оказывалось, выбрасывали за борт. Ветер поднял целые облака мучной пыли, а поверхность океана была покрыта ею на десятки метров вокруг.
В общей сложности под невинным прикрытием из муки было обнаружено серебра на сумму свыше ста пятидесяти тысяч долларов. Неудивительно, что пиратский капитан столь долгое время оставался безнаказанным: ведь он мог в мгновение ока преображаться из морского разбойника в мирного квакерского торговца, продающего муку голодающим жителям городов и поселений на разрозненных островах Вест- Индии, и благополучно доставлять таким образом кровавые сокровища в свой тихий дом в Филадельфии.
В завершение же сей части повествования можно лишь добавить, что в трюме «Элизы Купер» было обнаружено широкое черное полотнище, на котором крупными белыми буквами было выведено название «Кровожадный». Это полотнище, несомненно, использовалось в подобающих случаях, дабы сокрыть истинное имя мирной торговой шхуны; точно так же капитан прикрывал свою кровожадную и жестокую личину тонким полотном нравственности и благопристойности.
Такова подлинная история жизни и смерти капитана Джека Скарфилда.
В изданной в Ньюберипорте книжице, о которой я уже упоминал в самом начале, говорится лишь, что сей морской разбойник маскировался, выдавая себя за квакера и мирного торговца.
Из всей команды «Янки» один лишь лейтенант Мэйнваринг знал, кем был на самом деле знаменитый капитан Джек Скарфилд. Но он сохранил это в тайне, сообщив всем остальным, что Элиейзер Купер якобы пал в схватке с пиратами.
Не прошло и года, как Мэйнваринг женился на Люсинде Фэрбенкс. А поскольку его молодая жена унаследовала немалое состояние Элиейзера Купера, лейтенант неоднократно задумывался, каким же путем оно было нажито. Наверняка хотя бы часть богатств покойного дядюшки являлась плодами пиратства, однако было совершенно невозможно определить, насколько больше принесла законная торговля.
Некоторое время (правда, весьма недолгое) Мэйнварингу и вовсе представлялось, что Люсинде следует отказаться от наследства, но это было столь неосуществимо и выглядело столь по-донкихотски, что вскоре он оставил эту мысль, а со временем его колебания и сомнения исчезли совсем, и он принялся просто наслаждаться полученным богатством.
Спустя некоторое время Мэйнваринги перебрались в Нью-Йорк, и в конце концов значительная часть оставленного пиратом Скарфилдом состояния была потрачена на основание огромной судоходной компании «Мэйнваринг энд Бигот», чьи прославленные трансатлантические пакетботы в свое время вызывали восхищение всего мира.
