Воиславу до дна, добравшись даже до самых укромных уголков, опустошила саму душу. Только вот не до того ему было, чтобы плутать в чужих кошмарах. Народу в таверне прибавилось, а значит и работы. Между тяжелыми скамьями сновала его дочь и еще пара работниц из местных, едва удерживая в руках выщербленные деревянные подносы с едой и грубыми глиняными кувшинами.
Ловко увернувшись от чьих-то липких объятий, Воислава тронула Горену за плечо. Та метнула на нее неприязненный взгляд:
– Что тебе? – В сухом голосе отчетливо слышалась нотка вызова.
Воислава с трудом сдержала резкий ответ, так и рвущийся с языка. Произнесла спокойно и холодно, зная наперед, что угодит прямо в цель:
– Не подскажешь, где бы мне побыстрее раздобыть одежды? Не обязательно новой.
Мутновато-голубые глаза разгорелись жаром алчности. Тяжелый поднос опустился на грязную столешницу, игнорируя пьяные выкрики посетителей.
– Тебе какой? Я могу принести, – живо ответила она, вытирая руки о мятый передник.
– Мне бы простую рубаху, штаны, плащ, – задумчиво перечислила Воислава. – Примерно, как сейчас на мне, только попрочней.
– Это можно, – кивнула Горена, окинув ее быстрым взглядом. – Я принесу тебе в комнату.
Насмешливо прищурившись ей вслед, Воислава рывком освободилась от чужих пальцев, вцепившихся в ветхую ткань рукава, толкнула кого-то локтем в бок и пошла вперед, видя перед собой только старую лестницу. Тяжелое дыхание и жадные взгляды никогда не были для нее неожиданностью, тем более здесь, где за звонкую монету можно было заполучить любую из женщин, передвигающихся по залу с тяжелыми подносами. Она даже догадывалась, откуда в Семине вдруг проснулась доброта, почему он не только согласился выделить ей комнатку, но даже заплатил за дичь. Ничего, она все вернет, а потом уйдет тихо и незаметно.
Горена влетела как ветер. Запыхавшись, вывалила на колени Воиславы одежду и впилась взглядом в быстрый ручеек тускло поблескивающей мелочи. На короткий миг все окружающее перестало для нее существовать, был только приглушенный звон, обещающий несколько часов ненадежной свободы вне постоялого двора. Семин внизу громко позвал дочь и она вздрогнула и дернулась к двери, страшась ярости отца даже больше других работников. Кому как не ей было знать, чем может обернуться не то, что неосторожное слово, а даже взгляд или как сейчас недостаточно быстрый отклик на его зов.
Воислава вспомнила мгновенную искру животного ужаса в глазах девушки и подкинула кошель на ладони, отметив, что он вообще перестал что-либо весить. Оставшейся пары монет хватало разве что на еду, но это было только к лучшему. Не хотелось уходить из этого селения, оставаясь должной Семину. Она должна отрезать все пути отступления, раз желает забыть о прошлой жизни.
Закинув старую одежду в угол и набросив темный шерстяной плащ, Воислава спустилась вниз. Народ, явно празднуя счастливое спасение от стихии, гулял на славу: с размахом, дракой и, как водится, крайне плачевными последствиями для хозяйства Семина. Все ближние места были заняты, но чуть поодаль, у стены, Воислава разглядела только двоих сидящих за большим крепким столом. И это в забитом-то зале?! Одни они сидели явно неспроста, но ожидание других свободных мест казалось делом не столько долгим, сколько напрасным, а потому, вздохнув, она направилась прямо к ним…
Расставшись со спутниками, Титамир, нахлестывая коня, помчался в Миронол. Перед глазами стояло прощание с Малитой, ее слова, звучавшие словно обещание. Некстати в памяти всплыла шутливая полупросьба-полупредупреждение не задерживаться слишком долго. И хотя ветреный воин не был склонен к долгим привязанностям, на этот раз все, даже его друзья, обычно встречавшие новое увлечение циничными улыбками и затаенным сочувствием, вполне справедливо считали дело женитьбы решенным. Да и сам Титамир с опозданием и неохотой, но таки склонялся к этой же мысли.
Влетев в деревню, он галопом направил Вихря прямо к дому ее родни, по пути едва не задавив нескольких селян и заставив встать посреди дороги тяжелую повозку. Впряженная в нее лошадка, низкорослая и тихая, отказывалась внимать приказам своего хозяина, даже несмотря на угрожающий свист кнута над головой. Темная полоса, промчавшаяся перед самой ее мордой, напугала кобылу так, что она сначала застыла, а потом вдруг неожиданно понесла. Раздались тревожные крики, женский визг и повозка опасно накренилась, а потом и вовсе завалилась на бок, роняя на землю приготовленные на продажу серые тюки.
Позади послышалась отборная ругань, но Титамир, и не подумав останавливаться, осадил коня лишь возле знакомых ворот.
Спрыгнув на землю, он распахнул как всегда незапертую дверь и крикнул:
– Малита, встречай! Я вернулся.
Всплеснув руками, к нему подбежала Залишна, крепко обняла и уткнулась в плечо. Лицо женщины было одновременно и радостным, и напряженным. Глаза она отводила, пряча взгляд, даже голос прозвучал как-то незнакомо, резанув ухо странной надтреснутостью.
– Титамир! Неужели приехал… – Вдова неуверенно улыбнулась и потянула его на скамью. – Устал с дороги, знаю.
Недобрые слова рвались с языка, но она сдерживала себя, боясь накликать беду. Соседи проходили мимо, заглядывали во двор, и тихий шепоток молотом бил в спину, предупреждая, что правды не утаить. Слишком мал Миронол, вся жизнь на виду. Не скажет она, непременно найдутся другие.
Вдруг решившись, вдова вскинула голову. Сказала твердо и устало:
– Малиты нет. Не живет она здесь больше. И хорошо, что так.
– Это как 'не живет'?! – напрягся Титамир. – Да где она?
– Полторы недели тому замуж вышла, – медленно проговорила Залишна и успокаивающе погладила воина по плечу. – Сказала, что зря тебя ждала, когда тут такое счастье под боком. Вот и правильно. Пусть лучше его мучает, чем тебя.
Титамир помолчал минуты две, потом недобро прищурился, обронив лишь одно слово:
– Верну.
– Зачем? – удивилась вдова. – Не стоит.
Она сказала это так спокойно и уверенно, что он понял – дороги назад нет. И тут же растерялся:
– Ведь обещала…
Ветерок взъерошил короткие волосы, закружил по двору пыль, надеясь привлечь к себе внимание. Титамир тупо смотрел в одну точку, не зная, что еще сказать, да и стоит ли, когда и так все ясно. День померк, ритм биения сердца замедлился, а вместе с ним и жизнь.
– Кто же муж? – с некоторым опозданием оскорбленно спросил он и заскрежетал зубами от боли предательства. Правда, в глубине души еще теплилась слабенькая надежда, что Малиту можно вернуть. Если захотеть. А он хотел.
– Вирон Милонянович, – осторожно ответила женщина.
– Купец?! – поразился Титамир. – Но ведь она отказала ему три года назад. Меня когда повстречала.
– Тогда отказала, а теперь приняла.
Залишне сделалось не по себе от его вспыхнувшего взгляда и она поспешно зачастила, надеясь оттянуть развязку, сбить вздымающуюся волну гнева.
– Один ты в ней хорошее видел, а я, мать, знаю, кто она самом деле, хоть и дочь мне. Глядя на твою любовь, думала, переломится, получше станет, да нет.
– Но почему? – вновь тупо спросил Титамир. – Понимаю, два года не виделись, большой срок. Может, сам виноват, что так произошло, но все равно…
Он поднялся со скамьи, поправил меч, задержав руку на широкой рукояти.
– Узнаю, – твердо произнес воин, кривя губы в горькой усмешке, – пусть сама все скажет.
Вдова подскочила следом, ухватилась за руку, судорожно соображая, что бы еще такого сказать, лишь бы не дать ему уйти.
– Не пущу! Ты мне всегда как сын был, – из глаз доброй женщины вмиг брызнули слезы, – дороже родной дочери. Не хочу, чтобы она и тебе жизнь поломала. Элина вон на тебя заглядывается, только вчера прибегала, спрашивала, не вернулся ли.
