семей наших зимовщиков, там, на борту транспорта, боезапас и бензин для нашего фронта. Это будет нелегкий бой, орлы-моряки, но командир надеется на каждого из вас, как на самого себя.
Мгновение он помолчал, как бы собираясь с мыслями, и его голос загремел с новой силой:
— Морским боем поможем наступлению сталинских армий, орлы-моряки «Громового»!
...Звеня каблуками по окованным медью ступенькам, он сбежал с трапа, широкими шагами шел к носовому орудию. Верхняя пуговица его реглана была расстегнута, меховой воротник откинут, уголок ордена Красного Знамени блестел на кителе. Из-под надвинутой на брови стальной, покрашенной белилами каски горели веселые круглые глаза.
Летел тяжелый, мокрый снег, бил захватывающий дух ветер. Матросы проворачивали орудие.
— Смирно! — скомандовал Старостин. Комендоры смотрели на Снегирева. У всех были воспаленные ветром лица, ярко блещущие глаза.
— Вольно, — сказал Снегирев. Цепким взглядом окинул обсыпанный снегом брезент, прикрывающий прицельные и стреляющие приспособления.
— Ну, альбатросы полярных морей, слышали приказ? Вы первое орудие, так и будьте, как всегда, впереди по меткости и скорострельности. — Он подмигнул с таким заговорщическим видом, что на озабоченных лицах расцвели ответные улыбки.
— Скажу, товарищи, по секрету: кое-где поговаривают, что пора ходатайствовать о присвоении гвардейского звания нашему кораблю. Только боюсь — не потянем пока на гвардейцев. Вот если накроем «Геринга», тогда вопрос ясен. А для этого нужно высшую скорострельность дать.
Эти сказанные по секрету слова прогремели на весь полубак. И комендоры второго орудия, ствол которого круглой заснеженной тенью навис сверху, тоже заулыбались, прислушиваясь к разговору.
— Скорострельность дать можно, — сказал Старостин. Он стоял очень прямо, устремив на Снегирева свои настойчивые, чуть прищуренные глаза. — Только, товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться с вопросом.
— Обращайтесь, Старостин.
— Подпустит ли он нас для артиллерийского боя? У него-то, говорили бойцы, орудия бьют на двадцать миль.
— Ясен вопрос, Старостин, — сказал Снегирев. Он видел с каким вниманием, с каким молчаливым сомнением устремлены на него все глаза. — Вернее сказать: на девятнадцать миль, на сто девяносто кабельтовов.
— А наши орудия... — продолжал Старостин.
— Продолжения не нужно, — перебил Снегирев. — Сейчас отвечу. Только сперва скажите-ка мне: на каком расстоянии «Геринг», при такой видимости, сможет нас обнаружить? Ну-ка, орлы?
— А мы при такой видимости как обнаружим его? — ответил Старостин вопросом на вопрос.
— При хорошей видимости самое большее за десять миль можем мы обнаружить друг друга, — сказал Снегирев. — А в снегопаде и за три мили он нас не рассмотрит со всем своим дальномерным хозяйством. Поэтому штурман ведет корабль по счисленью, вслепую, точно выведет нас к самому «Герингу». И тут уж вы, друзья, не подкачайте: лишь выпустим торпеды — такую скорострельность дайте, чтобы нашими были и первый, и второй, и третий залпы. По мостику ему нужно наводить, по марсу, чтобы ослепить его фашистскую башку. Всем наводчикам слышно?
— Слышно, товарищ старший лейтенант, — весело отозвались из глубины щита.
Теперь Снегирев зашел в подветренное место, сняв каску и оставшись в одном подшлемнике, растирал варежками уши. Из-под бурого меха реглана яснее проступила вишневая эмаль ордена Красного Знамени. Он видел, как в глазах комендоров исчезло недоумение, появились уверенность и увлеченность поставленной задачей.
— Исчерпан вопрос? Других соображений нет? А холодновато, орлы! Ладно, скоро согреемся... — И снова румяное лицо стало серьезным. — Работайте изо всех сил. Бой трудный будет, матросы, каждый человек дорог. И чтобы никакого щегольства с припрятанными бескозырками. Чтобы всем быть в касках.
— Есть всем быть в касках! — разочарованно сказал Старостин. Действительно, за пазухой полушубка он уже держал свою старую бескозырку, мечтая при начале стрельбы сбросить тяжелый шлем, надеть, лихо заломив, бескозырку. А теперь Снегирев, угадав его мысль, проникновенно и строго смотрел на него.
— В порядке партийной дисциплины, Старостин, проследишь за выполнением приказа. Не в бескозырке сила. Русский матрос, если для пользы дела хоть юбку наденет, все равно матросом останется. А дурную голову и бескозырка не украсит.
— Есть проследить за выполнением приказа, — отрезал Старостин.
— И скорострельность, скорострельность не забывайте! — крикнул, уже уходя, Снегирев. — Помните: в морском бою кто первый накроет цель, тот и победил... Да, старшина, еще на два слова... — Старостин подошел к нему ближе. — Помнишь: при обстреле берега ты призывал: «За Родину, за Сталина!» Это хорошо. Еще больше у народа дух поднимает. Так и теперь...
— На то я и агитатор, товарищ старший лейтенант, — просто сказал Старостин.
Снегирев дружески положил пальцы ему на рукав.
— Ну, а с девушкой твоей как у тебя? Поговорили по душам?
— Поговорили по душам... Да пока полной видимости нет.
— Будет полная видимость, старшина. Поверь слову. Увидишь, как она тебя встретит, когда с победой вернемся. Меня на свадьбу позвать не забудь.
— Как не позвать! — улыбнулся суровый старшина.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Снегирев заглянул по пути в артиллерийский погреб, где у элеватора под высокими стеллажами с тускло мерцающими снарядами стоял маленький, юркий хозяин погреба Шилин, обратив вверх свое настороженное лицо. Когда Снегирев заглянул внутрь, Шилин быстро сунул в карман руку с мелком.
— Ладно, Шилин! — добродушно сказал Снегирев. — Подарки надписываешь фашистам? И за меня напиши на снаряде: «За наш родной Ленинград!» Он побывал в котельных и турбинных отделениях, заглянул в пост гирокомпаса, в маленькую каюту, где, охраняя нежнейший прибор — путеводитель корабля в море, — будет во время боя одиноко сидеть краснофлотец Шапошников, прислушиваясь к разрывам снарядов, к грохоту корабельной артиллерии, но не смея ни на секунду отлучиться, чтобы не нарушилась работа гирокомпаса.
— Ну, штурманский специалист! — сказал Снегирев. — Верти дырочку во фланелевке! Раздолбаем «Геринга» — всех отличившихся представлю к орденам. А твое отличие — следить, чтобы гирокомпас не вышел из меридиана. — Он положил руку на твердое плечо краснофлотца, заглянул в его озабоченное лицо. — Сейчас штурман ведет корабль вслепую. Знаешь, как при этом должен гирокомпас работать? Главное — не нервничать, брат. Буду сюда заглядывать, новости рассказывать. Я тебя не забуду.
И опять дальше, по всем боевым постам, ведущим последние приготовления к бою. Рыжеголовый веснушчатый Максимов, тот самый, письмо которого читал вслух Снегирев, сердито протирал оптический прицел своего зенитного автомата над камбузной надстройкой. Старший лейтенант ухватился было за отвесную стремянку, чтобы вскарабкаться к автомату, но снял ногу со ступеньки.
— Максимов! — окликнул старший лейтенант, и командир зенитки встрепенулся, подошел к поручням надстройки.
— Вот и будет тебе что написать матери, — тепло сказал Снегирев. — О том, как встретились мы в океане с фашистским тяжелым крейсером и что произошло потом. Смотри, Максимов, чтобы письмо твое интересным получилось. На борту «Геринга» два самолета, еще, пожалуй, будут пикировать на «Громовой». Держи зенитку «на товсь». Когда победим, это будет победа всего экипажа. Следи за зениткой, Максимов.
— Есть следить за зениткой, — отозвался Максимов и с удвоенным рвением стал протирать
