— Немец прекратил стрельбу по нас, — сказал помощник. — С берегового поста доносят: один эсминец типа «Громовой» выпустил в «Геринга» торпеды и открыл артиллерийский бой... С вами-то что, Николай Иванович?
— Со мной ничего... потом... — сказал капитан. Он действительно не чувствовал боли, только палуба под боком очень быстро намокала кровью и он не мог подняться на ноги. — А что «Ушаков»?
— Сильный крен на правый борт. Трюмные замеряют глубину пробоины. Не сможем держаться наплаву.
— Дайте карту! — сказал капитан, и, видя, что помощник медлит, с недоумением глядит на него, он с трудом сел на скользкой кровавой палубе, попытался прижать бок рукой, оперся на локоть. — Хода нас не лишили?
— Хода не лишили.
— Дайте карту, — повторил капитан. — Если не можем быть наплаву, выберу, куда выброситься на берег. Теперь-то уж не нужно затоплять корабль... Сообщите экипажу: наши военные корабли завязали с «Герингом» бой. Это не может быть один эсминец! Нам пришли на помощь наши военные корабли!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Стоя у машинного телеграфа, Ларионов тщательно стирал с лица горькую морскую воду.
Только что, отвернув в собственный дым, корабль ушел от огня «Геринга», сделал резкий поворот, и вода накрыла его целиком. Но рулевой по-прежнему стоял у штурвала. Не выпуская рукоятки, он прижался к стенке, между нактоузом и рулевой тумбой.
Калугина отбросило к трапу, но он удержался за поручень, стоял, потирая ушибленное колено. Полушубок намок и стал очень тяжелым, в валенках плескалась вода. Он нащупал в кармане блокнот. Нет, карманы не намокли, записи целы! Да и полушубок внутри остался сухим, может сохранять тепло.
Полным ходом «Громовой» шел сквозь дымовую завесу. Вода еще плескалась на мостике, журча скатывалась по трапам. Трудно было дышать, лица окружающих плыли в душных волнах плотного, жирного дыма.
— Вахтенный, свяжитесь с ЗКП, — сказал Ларионов.
Вахтенный вызвал запасной командный пункт, подал трубку командиру.
— Старпом! — сказал Ларионов. — Ну, как у тебя там? — И глубокое волнение зазвенело в его размеренном голосе.
Старший лейтенант Бубекин стоял на кормовом мостике, на другом конце корабля.
Если выйдет из строя главный командный пункт, ходовой мостик, если будет убит командир, управление кораблем перейдет к старпому. Стоя близко от Ларионова, Калугин улавливал взрывающийся в наушниках резкий голос старпома.
— На третьем орудии смыт один комендор, Баулин. Так точно, Баулин. При повороте, вместо того чтобы держаться за поручни, вцепился в снаряд. Сразу исчез из видимости. Ларионов молчал. «Баулин, — подумал Калугин, — тот самый толстый, краснолицый Баулин, который так любил пошутить за перекуркой». Ларионов вынул из кармана мокрый, скомканный носовой платок, тщательно провел им по сухому лицу.
— Так, — тихо сказал Ларионов. — Жалко товарища... Старпом! С торпедным ударом поторопились, «Геринг» успел отвернуть. Комендоры, кажется, накрыли марс «Геринга», подожгли ангар. Но большого поражения ему нанести не смогли. Если самолеты не сгорели, разведают, что я один. Будет продолжать обстрел островов...
Он говорил, будто сам с собой, тихим, задумчивым голосом, его обнаженная кисть, плотно прилегла к золотым литерам машинного телеграфа. Бурый, скрученный в мягкие, бархатные канаты дым по-прежнему рвался из трубы «Громового». Глубоко внизу, в котельных, кочегары уменьшили воздух в форсунках, ставили дымовую завесу. Дым валил и валил, густой пеленой окутывая волны.
— Результаты не плохие, — сказал Снегирев, стоя рядом с командиром. — Спорить буду, Владимир Михайлович, врезали ему в район мостика. А если бы еще пару горячих торпед, вот была бы красота! — Он причмокнул с таким вкусом, будто говорил о лакомой закуске, и вдруг закашлялся, протер глаза кулаком.
— Значит, товарищи офицеры, будем ждать темноты. Как стемнеет вполне, повторю торпедный удар на самой близкой дистанции, — по-прежнему негромко и ровно сказал Ларионов.
Снегирев спустился вниз. Вместе с ним шел Калугин. У Снегирева тоже, видно, промокли ноги, в его пимах хлюпала вода, он коротко перебирал ногами, вобрав в плечи голову с нахлобученной на глаза шапкой.
Из клубящейся, пронизанной редкими снежинками полумглы вырос белый куб орудийного щита, с высоко задранным пушечным стволом. Вода капала с потемневших овчин, превращалась в сосульки на мехе воротников. Струйки пара поднимались от мокрых, закопченных лиц.
— Ну, порядок на орудии? — спросил Снегирев. — А на втором как? — Он перевел заботливый, заострившийся взгляд на верхнюю платформу. — Так точно, порядок, — сказал Старостин. Глядел в лицо Снегиреву своим пристальным, немигающим взглядом, но не выдержал дыма, провел по глазам ладонью. — Как результат стрельбы, товарищ старший лейтенант?
— Командир благодарит артиллеристов! — звонко сказал Снегирев. Его налитые кровью глаза блеснули неуемным задором. — Дали прикурить «Герингу»! Теперь, только стемнеет, снова идем в торпедную атаку. Если обнаружит нас раньше срока, осветительными будем стрелять. Наше дело, друзья, так повесить осветительные, чтоб сразу его ослепить. А потом бейте его на полном ходу. А на поворотах держитесь крепче.
Последние слова он послал на ходу, через плечо, снова балансируя вдоль полубака. Он дошел до шкафута, выждал, пока корабль качнет влево, ухватился за петлю штормового леера, пробежал вдоль борта и резким взмахом послал петлю обратно.
Торпедный аппарат Филиппова был развернут по ходу корабля. Темно-зеленые трубы вытянуты над бортом, из них выглядывает овальная сталь торпед. Значит, этот аппарат еще не стрелял, залп был из другого аппарата.
— Теперь на вас вся надежда, — строго и весомо сказал Снегирев торпедистам. И смотрящий на него с платформы Филиппов медленно кивнул головой. — Первый залп — промах. На ваш аппарат надеется командир.
Торпедисты и наводчики сидели между трубами на платформе, совсем близко неслась крутящаяся, подернутая дымом вода. Тонкое лицо Филиппова, сосредоточенное, горящее румянцем, склонялось у боевой рукоятки.
С кормовой надстройки смотрел в бинокль низкорослый Бубекин. «Вот где, стало быть, запасной КП! — подумал Калугин. — Теперь останусь здесь, буду наблюдать отсюда».
Отсюда пойдут торпеды, здесь, за солидно покачивающимися наверху круглыми днищами шлюпок, ветер дул меньше, меньше обдавало брызгами.
Он промок насквозь, но заострился взгляд, тело пульсировало, как сплошное огромное сердце.
Удивительно быстро темнело. Редкие, проносящиеся горизонтально снежинки возникали из густеющих сумерек и тотчас терялись в них. Сквозь дымовую завесу маячил издали дрожащий темно- красный свет.
— Это «Геринг» горит! — крикнул один торпедист.
— Только не вы его угадали, — с горечью сказал Снегирев. — Комендорам спасибо, подожгли фашиста. Теперь вы, торпедисты, должны поддержать честь корабля. На близкую дистанцию подойдем, подкрадемся в темноте, ударим так, чтоб не упустить добычи.
Он всматривался в лица торпедистов. «Еще не кончено дело, — думал Снегирев, — еще самое трудное впереди. Нужно, чтоб люди не ослабели, нужно внушить им, что самое трудное впереди, но мы добьемся победы».
Теперь море было почти черным, горизонт придвигался к кораблю, вода сливалась с небом в
