неказистой лошаденки — дальнейший путь все они должны были проделать пешком, чтобы обиженные ими люди могли насладиться видом поверженных и униженных противников.
В такую непогоду посад казался вымершим, только кое–где над крытыми дранкой избами клубился дым, тщетно пытаясь прорваться сквозь плотную снеговую завесу, тянулся над крышами. Однако весть о том, что князь со своими дружинниками возвращается в город, разлетелась с быстротой молнии по пустынным уликам и самым малым проулкам.
Не успел отряд подойти к высокой изгороди, за которой виднелись какие?то тонкие деревца, как улочка наполнилась народом, высыпавшим из ворот и калиток. Дальше княжеский отряд продвигался сквозь толпу, гудящую словно улей. В этой нынешней встрече, как показалось князю, было гораздо больше радости, нежели в приеме, оказанном ему в день его приезда в город. До дружинников доносились возгласы восхищения и одобрения. Кто?то крестился, кто?то крестил проходящих мимо воинов, кто?то утирал слезы умиления.
Еще больше загудела, загомонила толпа, увидев Кузьку, слухи о бесчинствах которого достигли Моск вы накануне Рождества. Не имея возможности самолично поколотить предводителя ватаги, отличавшейся жестокостью и неумеренной жадностью, некоторые из обитателей посада стали спешно лепить из податливого снега комки поувесистее, а кое?кто даже примеривался к смерзшимся глыбам, прилепившимся к заборам. Однако Кузьку по бокам охраняли дружинники, в которых при неудачном броске можно было угодить снежком. По этой причине мужики вынуждены были ограничиться ругательствами, щедро отпускаемыми пойманному беспощадному предводителю бродней, и с досадой перекидывали из ладони в ладонь приготовленные для него плотные комки.
Кузька исподлобья со злобой поглядывал на толпу, теребя застывшими от холода пальцами толстую пеньковую веревку, туго обхватившую запястья. О том, чтобы освободиться от веревки, не могло быть и речи, даже если бы это каким?то образом ему удалось, уйти от возмездия не позволили бы горожане, готовые при первой возможности устроить самосуд, и зорко следившие за каждым его движением люди князя. Свое дело они, хоть и молоды были, знали хорошо.
После неудачного боя и неудавшейся попытки скрыться в кривобокой избушке Кузька был рад, когда заметил в лесу тени своих сотоварищей, которых еще затемно он отправил для пополнения припасов в при таившуюся в стороне от дорог деревеньку.
Знал Кузька: они обязательно приложат все усилия, чтобы освободить его из?под стражи. Всех не освободят да и пытаться не будут, а вот его наверняка отобьют, в этом он был почти уверен: не из таких переделок удавалось ему уходить, а тут тропа идет лесом, который для бродней, что дом родной. Однако он просчитался. Его соратники, видно, обознались, не думали, что Кузьку повезут отдельно ото всех, под усиленной охраной, и нанесли свой удар совсем не туда, куда следовало. Своими действиями лишь обозлили княжеских людей: и освободить никого не освободили, и сами головы сложили. Об этом Кузьке не замедлили сообщить, мол, не на кого ему теперь рассчитывать. Он и сам это отлично понимал.
Собственно, он никогда ни на кого и не рассчитывал и никому полностью не доверял, что и помогало ему выходить сухим из воды. Да и кому из тех, кто окружал его, можно было довериться? Любой в ватаге, лишь только почувствовав, что он дал слабину, с удовольствием бы нанес ему удар в спину.
«Люди как волки», — любил рассуждать Кузька, с набитым животом развалившись у жарко горящего костра. Он нередко называл стаей и свою ватагу, которая объединила самых разных людей. Многие из них, попав сюда, быстро теряли человеческий облик, начинали действовать по волчьим законам, все чаще не только грабили путников, но и ради какой?то забавы убивали до нитки обобранных, без содрогания глядя на мучения своих жертв.
Кузьку это нисколько не удивляло, и он, давным-давно переступивший кровавую черту, не собирался никого наказывать за жестокость. Сама жизнь обошлась жестоко с его товарищами, лишив родных, крова, изувечив душевно и физически, и все они считали, что вправе мстить за нанесенные ею обиды. Тех, кто был с этим не согласен, в ватаге, как думал Кузька, давно не осталось. Он сам приложил к этому руку, пре секая любые разговоры о том, что татям и бродням не пристало обагрять руки кровью, достаточно, мол, добро отобрать.
Разговор с одним таким вольнодумцем Кузька запомнил очень хорошо, и прежде всего потому, что ему не удалось, как бывало обычно, выйти из него победителем.
— Может, еще на паперть с протянутой рукой встать? — с издевкой спрашивал он тогда у осмелившегося усомниться в правильности действий главаря. — Али с сумой по дорогам пуститься? Заблеять жалостливым голосом: «Подайте бедному калеке на пропитание, хата сгорела, жинку с дитями татарин в Орду увел!» — наклонив голову набок, закатив глаз и выставив трясущуюся ладонь, продолжал он под громкий гогот ватажников. — Виданное ли то дело? — почти вскричал Кузька возмущенно.
— Но сирот?то зачем множить? — неуверенно прозвучал вопрос русобородого мужика, хмуро глядевшего на главаря.
— А наши?то детки где? Кто за их погибель ответит? —распалялся все больше бездетный Кузька.
— Добро забрать, и того бедолаге хватит, — не унимался смельчак.
— А как добро это нажито? Трудом праведным али обманом и хитростью? — прищурив здоровый глаз, спросил Кузька, с нескрываемым удовольствием приводя свой любимый и всегда действующий довод.
— А тебе?то не все едино? — проговорил неожиданно твердо возмутитель спокойствия. — Для нас ведь разницы нет. Хоть и трудом непосильным нажито добро — все одно нашим будет! А у тех, кто побогаче, защита есть, они в одиночку по лесам не гуляют.
— Может, кто хочет, чтобы мы в ратаи подались? На земле от зари до зари горбатились? Живностью всякой обзавелись? — прозвучал издевательский голос.
— А что в этом плохого? — прервал возмущенную Кузькину речь вопрос еще одного осмелевшего.
— Свободу свою променять хотите на какое?то добро? На богатства, которые сегодня есть, а завтра их али князь, али татарин отберет? Так что ли? — тихо прохрипел злой голос, который уже через мгновение стал каким?то приторно–елейным, и Кузька, выпятив нижнюю губу, проговорил с притворной обидой, обращаясь к ватаге: — Что ж, мы никого не держим! И это сущая правда! Мы только помогаем, как можем, тем, кого нужда к нашему берегу прибила. Не пришлись мы кому по сердцу, — вздохнув, сказал главарь и многозначительно посмотрел на противника, — так кто знает, чья в том вина? А насильно, как известно, мил не будешь. Мы не по стародавним Мономаховым законам живем. У нас законы другие! Кто по ним жить не хочет — скатертью тому дорога! Не держим! — проговорил он и указал ладонью в сторону темной чащи.
— И на том спасибо, — ответил, поднимаясь с земли, русобородый мужик. Он взял узелок, на котором сидел, перекинул его через плечо и, поклонившись всем собравшимся у весело горящего костра, прогово рил спокойно: — Думал среди вольных лесов и лугов душа оттает — ан нет, не вышло. Кабы совсем не закаменеть, на чужое горе и кровь невинную глядючи. За хлеб, за приют благодарствую! А теперь прощевайте, не поминайте лихом. — Мужик слегка склонил голову и вышел из освещенного костром круга, сразу растаяв в ночной темноте.
У костра на некоторое время воцарилась тишина. Все молчали. Стало слышно, как потрескивает охваченное огнем толстое дерево, а в стороне, куда направился осмелившийся на выступление против Кузьки мужик, хрустят под его ногами сухие ветки.
— Что ж, горевать о таком ватажнике не будем. Нам в деле рядом верное плечо надобно, а на такого разве можно положиться! — прервав затянувшееся молчание, сказал твердо Кузька и, посмотрев на окру жающих, помолчав мгновение–другое, неуверенно произнес: — Одна печаль: как бы он кого к нашему ло гову не привел!
— Да кого ж он приведет? — вырвался у кого?то вопрос, но, поймав на себе сверлящий взгляд, опло шавший ватажник поспешно вжал голову в плечи.
— А кто его знает, что ему на ум взбредет… Может, и к посаднику в город податься, чтобы тот людей на нас послал, — задумчиво стал говорить Кузька, но, сразу же уловив, что к такой возможности его сотоварищи относятся с большим недоверием, продолжил размышлять вслух: — Или… в какое большое село направится, мужиков подговорит. Такое, судя по появившемуся на лицах смятению, казалось вполне