дочь. Та сидела, сложив руки на коленях, и смотрела каким?то отрешенным взглядом куда?то в угол, по лицу ее блуждала странная улыбка.
— Что ж, у Нютки все сговорено али как? — поинтересовалась Ульяна, хотя ответ на свой вопрос знала и лишь хотела вернуть дочь из ее странного состояния.
— Сговорено, — ответила та не сразу, все еще продолжая загадочно улыбаться.
— И когда же свадьбу играть будут? Скоро ли? — не унималась мать.
— После поста, — прозвучал тихий голос. Мария вздохнула, провела ладонью по лицу, словно умылась после сна, и заговорила привычно деловито: — Думали на Масленой гулять, но что?то не сладилось, так теперь вот после Великого поста решили.
— А ты говоришь: «денечки последние», — передразнила Ульяна дочку. — Эвон сколько тех денечков!
— Это так только кажется, что много. Они знаешь как быстро проходят, — серьезно сказала та.
— Не тебе, Марья, о том говорить! Доживешь до моих лет, уж не дни, а месяцы и годы один за другим пролетать будут, словно короткий день, — снова вздохнула Ульяна. — Ладно уж, что разговоры разговаривать, проголодалась небось? Там в печи я тебе блинков оставила.
— Да я у Анютки угощалась. Мать ее за стол усадила, — пояснила Мария.
— Ну, смотри, как знаешь. Раз трапезничала, тогда отправляйся почивать, только смотри, бабку не разбуди.
— А ты как?
— Я сейчас опару, что для хлеба поставила, проверю и тоже на покой, — проговорила мать, акку ратно кладя веретено в берестяное лукошко, бока которого были искусно разрисованы диковинными цветами.
Мария тихонько проскользнула в крохотную каморку, где на лавке, примыкавшей к печи, похрапыва ла бабушка, сняла верхнюю рубаху и устроилась у противоположной стенки на своем месте.
Девушка свернулась калачиком под старым лоскутным одеялом и, подложив под щеку ладонь, кото рой еще сегодня днем касалась Его рука, почти сразу уснула. Она счастливо улыбалась во сне, предвкушая, что скоро в ее жизни должно произойти нечто особенное и обязательно хорошее.
Еще было темно, когда ее сон нарушил громкий бабушкин кашель. Перед девичьими глазами будто наяву стояли призрачные видения, с которыми так не хотелось расставаться, но уже было слышно, как за тонкой перегородкой мать начала растапливать печь, и Мария потянулась сладко, а потом, вздохнув, стала одеваться, чтобы помочь матери управиться с хозяйственными заботами.
Солнце пока и не думало показываться на небосклоне, и маленькое окошко, смотревшее на задний двор, было еще черным–черно, но новый, полный хлопот день уже начался.
В покоях московского князя в эту пору было совсем тихо. Здесь люди тоже встречали новый день, топили печи, ставили хлеб, готовили разные кушанья, которые положено подавать на утреннюю трапезу к княжескому столу, но даже малейший шум, производимый работниками, не проникал в опочивальню Михаила Ярославича. По издревле заведенному порядку никто не мог нарушить сна князя. Разве случится что?нибудь из ряда вон выходящее, но неужели может стрястись что?то подобное в этом маленьком, словно погруженном в дремоту, Московском княжестве?
Наверняка князь еще почивал, когда воевода с Самохой, быстро поев, направились к уже знакомой избе, где их поджидал Демид. Был он, как всегда, бодр, правда, озабоченное выражение, кажется, так со вчерашнего дня и не покидало его лица, видимо надолго согнав добродушную улыбку.
После приветствий прошли в избу. Воевода, которого в последние дни временами начинал бить озноб, с удовлетворением заметил, что в избе вновь было жарко натоплено, однако от тяжелого запаха, который накануне так им досаждал, не осталось и следа.
Миролюбиво балагуря, перекидываясь ничего не значащими фразами, они неспешно расселись по облюбованным вчера местам и словно сразу превратились в других людей. Егор Тимофеевич, неожиданно ощутив в себе эту перемену, мельком глянув на Демида, заметил, что и сотник приосанился и стал важнее. «Эвон что заботы с людьми способны сотворить. Восседаем будто бояре именитые на совете у великого князя», — усмехнувшись, подумал воевода и, отогнав посторонние мысли, спросил у сотоварищей как можно бодрее:
— Ну, что, начнем наше дело?
— Раньше начнем, может, управимся поскорее, — поддержал его Демид.
— Эх, Демидушка, твоими устами да мед пить! Как бы не заночевать тута, — ответил воевода.
— Это ты точно подметил, Егор Тимофеевич, денек сегодня у нас, вправду, длинным быть обещает, — сказал Самоха и обратился к стоящему в дверном проему стражнику: — Давай?ка, дружок, веди?ка из поруба любого, на кого твой взгляд упадет. Нынче выбирать не будем.
После ночи, проведенной в холодном порубе, бывшие ватажники хоть и страшились допросов, но с заметным удовольствием входили в теплое помещение. Там, как они знали от своих товарищей, пока никого не подвергли истязаниям, для которых в избе, кажется, и не было ничего приготовлено. Разговоров никто из оказавшихся в плену не опасался, тем более каждый считал, что особо тяжких проступков за ним не водится.
То ли от желания выгородить себя, то ли разомлев в тепле и желая отсрочить возвращение в холодный поруб, пленные говорили почти без умолку и даже, не ожидая вопросов, кажется, рассказывали все, что знали о других, лишь вынужденно добавляли кое?что и о себе. Картина из их рассказов складывалась удивительная: выходило, что каждый только лишь свое не отдавал людям, которых ограбили другие ватажники.
При упоминании о Кузьке Косом многие заметно мрачнели, некоторые начинали отвечать на вопросы с явной неохотой, но были и такие, кто едва ли не слезу пускали и благодарили князя и его дружинников за спасение от этого страшного душегуба, из?за которого они под страхом неминуемой расправы не могли покинуть ватагу. Что это на самом деле так, сомневаться не приходилось: несколько пленных, среди которых были мужики явно не из слабого десятка, со слезами на глазах рассказывали о подобных расправах с теми, кто чем?то не угодил главарю.
После полудня воевода предложил немного передохнуть, размять косточки и отдышаться на свежем воздухе. Все поддержали его предложение и, оставив душную избу, вышли из полусумрака на двор, зали тый ярким солнцем.
— Смотри?ка, совсем по–весеннему светит! И небо такое голубое да чистое! — с удивлением заметил воевода и потянулся. — Да, весна, по всему видно, не за горами…
Он еще никак не мог решить, следует ли ему сейчас отправляться к князю или сделать это ближе к вечеру. Из состоявшегося накануне разговора воевода так и не понял, когда князь захочет уделить ему время, чтобы послушать о допросах подробнее. И чем больше он думал об этом, тем больше его одолевали тревожные мысли, уж не охладел ли князь по какой?то ему пока неизвестной причине ко всему этому делу. В тот самый миг, когда воевода уже готов был сделать неутешительный для князя вывод, за его спиной послышался конский топот, и, оглянувшись, Егор Тимофеевич увидел, как к ним быстро приближается сам Михаил Ярославич.
Резко осадив коня у самой избы, князь, не покидая седла, весело всех приветствовал, а потом обратился к воеводе:
— Как дело, Егор Тимофеевич? Продвигается ли?
— А как же! Есть, княже, о чем тебе поведать, — довольный, что ошибся в своих выводах, широко улыбаясь, ответил воевода.
— Вот и хорошо, — так же улыбнувшись, сказал князь. Он посмотрел на голубое небо и решительно проговорил: — Хотел и я вместе с вами чуток ватажников послушать, да что?то неохота мне в избе сиднем сидеть, когда вокруг такая благодать! — Увидев улыбки на лицах слушателей, Михаил Ярославич сделал строгое лицо и серьезным тоном добавил: — А вам, бедолагам, рано пока радоваться. С вас особый спрос будет. Вам отчет передо мной держать. Так что трудитесь. Бог вам в помощь.
— Разве мы того не понимаем, Михаил Ярославич? Знаем, что мы людишки подневольные, — скор чив жалостливую гримасу, проговорил Демид.
— Ишь какой насмешник! «Подневольный»! — хохотнул князь и, снова посерьезнев, повернулся к Самохе: — Заберу?ка я у вас на время Егора Тимофеича. Думаю, управитесь пока и без него. А вечерком