Миг власти московского князя

Михаил Ярославич, немного проехавшись по пocaду, сделал неутешительный для себя вывод о том, что сегодня ему нечего надеяться на новую встречу с темноокой красавицей. Кроме того, по улочкам, заполненными людьми, ему не удастся пронестись на всем скаку, почувствовать, как тело охватывает упругий ветер, который словно наполняет его новыми силами и уносит прочь тяжелые думы.

С некоторым сожалением князь повернул коня к городским воротам и поспешил к своим палатам, обдумывая по пути, чем занять остаток дня. Он все никак не мог решить: то ли вызвать воеводу с отчетом, то ли самому отправиться в пыточную избу и посмотреть, как там идет дело. Так ничего и не решив, он проехал мимо стражников, которые охраняли ворота, смотревшие в сторону бора, и, хлестнув коня, понесся к своим палатам.

Воевода словно угадал желание князя, и не успел Михаил Ярославич осадить своего коня у крыльца, как услышал позади знакомый голос.

— Княже, найдешь ли нужным выслушать меня теперь, али мне попозже вместе со всеми прийти? — спросил воевода.

— Давай?ка заходи, Егор Тимофеевич, погово­рим, — ответил князь и стал легко подниматься по ле­ стнице.

Через некоторое время, удобно расположившись в теплой, освещенной заходящим солнцем горнице, князь и воевода повели долгий разговор. Из него мос­ковскому правителю стало известно то, о чем он даже и подумать не мог, и что со времени его возвращения город никак не удавалось рассказать воеводе.

Оказалось, что в отсутствие князя к Егору Тимофее­вичу заявился один из бояр, утверждавший, что сильно обижен посадником. Лука Хрущ, как звали боярина, рассказал, что выстроил в Москве дом, когда прибыл в город с сыном великого князя Юрия Всеволодовича Владимиром. После ухода ордынцев, оставивших пепе­лища на месте цветущих городов и весей, боярин не сразу смог вернуться в Москву, а когда ему удалось это сделать, то усадьбы своей не нашел. Однако на том са­мом месте, где когда?то стоял его дом, за крепкой огра­дой высились чужие хоромы.

— Это когда ж он успел отстроиться? — удивленно поднял бровь Михаил Ярославич. — Известно ведь, что Владимир совсем недолго в городе усидел.

— Да уж, это верно. На свою погибель Юрьич здесь оказался, — сказал воевода и тяжело вздохнул, вспом­нив о судьбе молодого князя.

После разгрома Москвы средний сын великого кня­зя был захвачен татарами, которые отвезли пленного под стены окруженного стольного города и показывали измученного князя осажденным защитникам Влади­мира. Затем, когда Бату–хан город взял, молодой князь был убит, разделив участь своей матери, вели­кой княгини Агафьи Всеволодовны, сестры Феодоры и братьев Всеволода и Мстислава.

— Чем Москва?то перед ним провинилась? — отве­тил Михаил Ярославич запальчиво, и воеводе почуди­лась в этих словах и в том, как они были сказаны, оби­да за город, ставший для князя своим. — Можно поду­мать, тот, кто на пути полчищ Батыевых оказался, уйти мог, — продолжил князь. — Тогда уж и стольный град Владимир больше Москвы захудалой виновен, ведь там все Юрьичи головы сложили! Сыновьям вели­кого князя, которых оставил он для защиты своей столицы и всей княжьей семьи, не помог ни знатный вое­вода Петр Ослядякович, ни молитвы епископа Феофана. Видать, не с должным рвением клал он поклоны пред ликами святыми, что не были услышаны его молитвы. Да и Всеволода Господь, видно, разума лишил, если удумал он на поклон к хану с дарами из?за стен крепких выйти.

— Наверняка не один он это надумал, — успел вставить фразу воевода.

— Это уж точно, нашлись советчики! — согласился князь. — Небось только и думали, как спасти себя да нажитое. Ты вспомни, что отцу моему о Козельск сказывали. Там своего князя–младенца выдать врагу не захотели и до последнего за жизнь его и за городок сей малый стояли. А Всеволоду Юрьичу пришлось не в открытой сече голову сложить, а стражей ханской быть зарезанным подобно агнцу, на заклание отдан­ ному.

Тяжело вздохнул Михаил Ярославич, поскольку упоминание о горькой участи родичей тут же заставило обратиться к мыслям о своей судьбе и о том трагиче­ском времени, которое был не в состоянии забыть никто из тех, кому его удалось пережить.

— Князь Владимир, как я слышал, собственными палатами здесь не успел обзавестись, — продолжил воевода, немного помолчав. — Говорят, он только начал обживать уцелевшее с тех времен, когда его отец выгнал отсюда своего брата.

— Да, стрый[52] немало с родней повоевал, — брезг­ливо заметил князь.

— Не один он этим отличился, — с горечью произ­нес воевода и добавил: — Кабы не дед твой, не Всево­лод, что старшего сына наследством обошел, может, и Юрий тише был бы да с Константином не сцепился и Владимиру завещанную отцом Московскую волость отдал.

— Владимиру Всеволодичу брат не позволил здесь обосноваться, а за грех отца ответить, видно, Владимиру Юрьичу довелось. Не велик удел, но и из?за него грызни сколько, — задумчиво проговорил князь. По­молчав мгновение–другое, будто вспомнив, с чего на­чался разговор, он спросил: — Так на что ж этот Лука теперь обиду держит? Должен ведь, кажется, понять, что не посадник его дом дотла спалил? И кстати, что ж 0н князя своего покинул? Вместе с ним да с воеводой город не оборонял? Это, случаем, он тебе не удосужил­ся рассказать?

— Рассказал, — кивнул воевода, — правда, после того, как я его напрямую об этом спросил.

— Ну и что ж он тебе поведал? — поинтересовался Михаил Ярославич.

— Говорит, что, мол, Владимир Юрьич его к мате­ри во Владимир с посланием еще загодя отправил, — ответил собеседник.

— Хитер твой Лука: княгини нет — кто ж его сло­ва опровергнет али подтвердит, — заметил князь.

— Меня это тоже насторожило. Уж слишком долго он княжеское послание вез. Да и где был потом, неиз­вестно. Наверняка струсил, сбежал да скрывался где-то. Я ему о своих сомнениях ничего не сказал. Пусть думает, что поверил ему. И все ж то — дело прошлое, и в том Бог ему судья. А вот зачем ему на посадника на­праслину понадобилось наговаривать, уразуметь не могу, — проговорил воевода.

— Здесь?то, как я думаю, дело простое: решил, что раз теперь власти в руках у посадника нет, можно его за старую обиду пнуть да, если повезет, за донос кусок пирога урвать, — усмехнулся князь. — Только все таки чем же Василий Алексич его обидел? Строиться ведь разрешил?

— Разрешить?то разрешил, но, как говорит боя­рин, место, где он свой нынешний дом поставил, не че­та прежнему. Хрущ?то хотел старое место занять. Еще он утверждает, что дом его, мол, до конца не сгорел, и нынешний его хозяин тем воспользовался, свои хоро­мы строя.

— Ишь ты! — поднял брови князь в недоумении.

— И видоки у него якобы имеются, и они слова его могут подтвердить, — продолжал рассказчик невозмутимо.

— Запаслив сей Лука, — усмехнулся князь, понимая, что главное, о чем хотел поведать воевода, еще впереди. — Это ж надо: весь город, почитай, дотла выгорел, людей повырезали да в полон увели, а тут такая удача — и бревна, и видоки целы!

— Вот–вот! — кивнул воевода и продолжил рас сказ: — Он, говорит, мол, даже согласен на то, чтоб ему новый владелец убытки возместил, а вот за обиду от посадника полученную, хочет, чтоб ему землю дали под новую усадьбу. Он уж и место приглядел, — поспешно добавил рассказчик, опережая вопрос слушателя, и с показным равнодушием проговорил: — Но только опять не по его задумке вышло: оказалось, что ты, князь, на ней одному из наших людей строиться разрешил.

— Эхма! — только и сказал князь.

— Да–да! — подтвердил рассказчик. — И вот, как я разумею, теперь он и на тебя обижен. Лука?то в запальчивости сказал — а я не преминул запомнить, — что мол, не успел ты, Михаил Ярославич, в городе объявиться, как землями людей своих наделяешь, а вот тех, кто еще Всеволодовичам служил, забыл, к себе на пиры да на совет не зовешь, добрым словом не привеча­ешь. С обиды великой обмолвился невзначай боярин, что есть у таких, как он, защита: последний из гнезда большого — великий князь Святослав.

— Вот ведь как дело обернулось! — удивленно вос­кликнул князь и, помедлив немного, проговорил за­думчиво: — Что ж, видно, есть и в моем уделе у Свято­слава соглядатаи. Придется считаться с этим и впредь не забывать.