со всех сторон полетели камни. Раненный в голову и дважды в плечо, комиссар закрылся руками и нырнул под защиту свиты. Королевская комиссия едва успела укрыться за стенами дома. Прислушиваясь к ударам, сотрясавшим его до самого основания, перепуганные клерки, яростно отталкивая друг друга, кинулись к погребу. Оставшись в одиночестве, сэр Томас отер кровоточащую царапину и затравленно огляделся. Дубовая дверь трещала под натиском преследователей.
Внезапно, как по команде, все стихло: крики, угрозы, каменный град. Только глухой рокот людского прибоя еще долетал снаружи. Словно преследующее дыхание неумолимой стихии, которая вышла из берегов.
Потом раздался требовательный стук в дверь.
— Уезжай, пока не поздно, достопочтенный сэр! — отчетливо прозвучал чей-то голос. — Лучше прямо сейчас, если не хочешь, чтобы тебя посадили лицом к хвосту…
Близился к концу последний день мая.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ОЛДЕРМЕНЫ
Красильщик, плотник, шапочник и ткач,
Обойщик с ними — не пускались вскачь,
Но с важностью, с сознанием богатства,
В одежде пышной цехового братства
Могучего, молясь все время богу,
Особняком держались всю дорогу.
Сукно добротное, ножи в оправе —
Не медной, а серебряной. Кто равен
Богатством, мудростью таким мужам
Совета и почтенным старшинам,
Привыкнувшим к труду, довольству, холе?
Они не тщетно заседать в Гилдхолле
Надеялись — порукой был доход,
Заслуги, возраст, честность и почет.
И жены помогали в том мужьям,
Чтоб величали их самих «мадам»,
Давали в церкви место повидней
И разрешали шлейф носить длинней.
Отзвонили колокола в церкви Беркинг, у Мартина Великого и святого Лаврентия. В кабаках и пивных по обоим берегам Малой реки, пересекающей шумную Флит-стрит, гасили фонари, запирали двери и ставни. Матросы и мелкий торговый люд возвращались на свои барки. По темным улочкам и закоулкам разбредались подмастерья, бродяги и прочие подозрительные личности, которым встреча с ночной стражей не сулила добра.
Страшен вечерний город, погруженный в наползающий с Темзы туман. Еще смутно прорисовывается громада Вестминстера и древний Тауэр с остроконечными башнями, где на ясеневых древках раскачиваются расклеванные вороньем останки казненных. Растворяясь в багровой мгле, догорающими угольями еще перемигиваются Чипсайд и Корнхилл, Грэсчерч и Темз-стрит. Не успеет закрыться последняя таверна в порту, и они потонут в испарениях преисподней, словно блуждающие болотные огоньки.
Как и прочие отцы города, оптовый торговец рыбой Джон Хорн заканчивал наполненный многотрудными усилиями день. Первый день лета, ничем особенным не отличимый от прочих, что пролетели в заботах и хлопотах.
С утра он обошел лавки на всех двадцати арках каменного моста. Здесь тон задавали мясники, торговцы домашней птицей и собратья рыбники. Хорн благополучно миновал лотки, где всеми цветами радуги горели дары морей и рек. В дубовых чанах плавали лососи и щуки, в проволочных садках извивались угри. Обложенные колотым льдом, громоздились стальные тунцы, ивовые корзины были полны камбалой и треской, в бочках с рассолом мокла жирная сельдь. Здесь же продавались красные, как кардинальская мантия, морские раки, перламутровые лобстеры, остендские устрицы и мидии из Бретани. Олдермен жадно втянул неповторимый запах морской соли и водорослей. Закончив инспекцию, он придирчиво измерил новые вывески, которые, дабы не затруднять верховых, должны были отстоять не ниже девяти футов от земли, собственноручно проконтролировал винную посуду, меру и вес, не поленился вскарабкаться к шесту над входом в таверну «Чертополох». Глазомер не подвел советника. Шест оказался на шесть дюймов длиннее, чем следует. Затем Хорн побывал у рыбаков и строго напомнил им, что ячейки в сетях должны быть не менее двух дюймов, а бредни, садки и крючья категорически запрещены.
Отобедав в харчевне «Золотой фазан» на Лиденхелл-стрит, он наведался к тамошним пекарям, о чьих махинациях уже давно ходила дурная слава. В который раз Хорну пришлось убедиться в том, что нет дыма без огня. Легкий хлеб, в просторечии именуемый «пуфом», не соответствовал ассизам, разнясь по закваске и весу от обычного. Легче положенного оказался и господень хлеб с изображением спасителя. Убедившись в недобросовестности пекарей, Хорн проигнорировал прозрачный намек насчет благодарности и наложил штраф в полтора фунта.
Вечерние сумерки застали его уже в пивоварнях Сити. Здесь, как и повсюду в Англии, эль варили исключительно женщины. На их счастье вкус напитка, его густота и цвет вполне удовлетворили придирчивого советника. В противном случае пивоваркам, которых уже не раз штрафовали, грозил позорный столб у Вестчепа. А что может быть хуже для женщины, чем очутиться в окружении вечно пьяной вестчепской черни?
Джон Хорн, чья личная честность и беспристрастность не вызывали сомнений, был не столь уж свободен в своих действиях, как это могло показаться со стороны. Ассизы ассизами, но приходилось считаться с интересами влиятельных партий, расколовших Гилдхолл[67] на два враждебных лагеря.
Рыбники, мясники, бакалейщики и виноторговцы, богатевшие со сказочной быстротой, заняли наиболее важные посты в магистрате. Самые влиятельные все смелее пускали корни в наиболее прибыльных отраслях: в шерстяном импорте, в виноторговле, в оловянном экспорте, от которого во многом зависело благосостояние страны. Они постоянно вздували цены, чинили всяческие препятствия иностранным купцам. Когда королевский маршал в Саусуарке[68] разрешил, в обход монополии, ввоз рыбы, на него скопом ополчились все торговцы съестными товарами.
Зато суконщики, которых на первых порах поддерживал мелкий ремесленный люд, яростно боролись за свободу торговли и вольные цены. Симпатии бедняков были целиком на их стороне. Примкнув к главной партии знати, возглавляемой Гонтом, они в конце концов выступили с требованием реформировать городской совет. Был брошен заманчивый клич: «Цехи, а не кварталы!» Вожди гильдий, которым не терпелось надеть олдерменское ожерелье, тут же пошли за сукноделами.
Джон Хорн был достаточно проницателен. За внешней простотой полярного противостояния ему виделось неисчислимое множество противоречивых течений. Обе партии были по-своему уязвимы.
Мелкие ремесленники и подмастерья, которым был заказан путь в мастера, вполне справедливо видели в цеховых старшинах безжалостных угнетателей. Не способствовал популярности и такой маневр суконщиков, как приглашение фландрских ткачей. Непрошеная конкуренция подстегнула извечную неприязнь к иностранцам. Честя заодно с фламандцами ломбардских банкиров, лондонские ткачи откололись от сукноделов и примкнули к рыбникам. Союз с ненавистным Гонтом тоже не принес суконщикам славы.
