Лора и Саня использовали свалившиеся с неба денечки, что называется, взахлеб. Только однажды ему пришлось съездить в редакцию, да и то не без пользы. От задания — в районе платформы Замоскворечье радиационный фон раз в тридцать превышал допустимую норму — он отвертелся, точнее, отложил на потом. Зато заглянул на обратном пути в туристическую фирму «Тревелер», где заключил контракт на восьмидневную поездку. Долларов, заработанных за весь год левыми гонорарами, едва хватило на трехзвездный отель с полупансионом, но зная, насколько непритязательна Лора, Саня не беспокоился. Дай ей волю, она бы взяла какой-нибудь «Хайет» или «Редиссон», хоть и заклинала его не тратиться. Мол, с милым и в шалаше рай. Все-таки три звезды — не шалаш! Он мог торжествовать и был почти счастлив.
Разобраться же в том, кто виноват: завод полиметаллов или химический институт, утопавший в горах урановых руд, и на той неделе не поздно. Заголовок надо придумать непритязательный: «Кто нас травит?» В таком духе примерно.
Впереди были целых три дня безмятежных радостей…
Звонок в дверь застал Лору в постели, где она, дабы скоротать ожидание — Саня обещал скоро вернуться, — уютно угнездилась с бутылочкой марочного «Бордо» и пакетом соленых фисташек.
Так и есть: он не задержался!
Сунув ноги в тапочки, отороченные платиновой норкой, она, как была в короткой рубашечке, бросилась открывать. Не спросив и не заглянув в глазок, радостно распахнула дверь, да и застыла от неожиданности, увидев троих молодчиков в шерстяных масках. Как кипятком обдало изнутри осознание своей наготы, тут же вытесненное леденящим дуновением страха. Прикрывшись снизу руками, Лора попятилась.
Бандиты — кто, ежели не они? — степенно переступили порог и захлопнули дверь.
— Ишь ты, какая краля! — промяукал один из них, придя в игривое настроение, и сделал вкрадчивый шаг.
— Стоять! — одернули его сзади.
— Не беспокойтесь, Лариса Климентьевна, — обратился к ней, как она поняла, предводитель. — Вам ничего не сделают. Только не поднимайте лишнего шума, иначе.., — он не договорил. — Оденьтесь, пожалуйста, и побыстрее. Мы очень спешим.
После триумфального турне по столицам мира Вольф Мессинг возвращался в родную Варшаву. Публичные выступления составляли лишь малую часть его деятельности. Встречи с великим ясновидцем домогались президенты и банкиры, авантюристы и сумасшедшие, и тысячи-тысячи простых людей, которым жизнь не оставила ничего, кроме последней надежды на чудо.
Шел страшный, роковой, поворотный 1937 год. Военная машина Германии набирала обороты. Уже была оккупирована Рейнская зона, готовился аншлюс Австрии, смертельная угроза нависла над Чехословакией. В СССР на полную мощность работала кровавая мясорубка. В преддверии неизбежной войны Сталин уничтожал командные кадры армии. В обход Наркомата иностранных дел личный посланец вождя торгпред Канделаки вел в Берлине секретные переговоры с гитлеровским министром Шахтом. Намечались первые контуры раздела Европы между двумя диктаторами.
Легко догадаться, какие мысли владели варшавянами в то жаркое лето, запомнившееся душными ночами и грозовыми ливнями. Театр был переполнен. Люди стояли в проходах. Тысячные толпы ожидали на улице.
«Будет война?» «Он скажет, что станется с Польшей? Куда кинется Гитлер? Как поведет себя Сталин?..»
Мессинг особо остро чувствовал состояние аудитории. Привычных заданий с отгадыванием мыслей, поиском спрятанных портсигаров и прочей приевшейся дребедени сегодня не будет. Он прочитал единственный вопрос в темном зеркале коллективного бессознательного, где сливались потаенные страхи и чаяния миллионов.
— Да, варшавяне, готовьтесь к войне.
Он никогда не говорил людям об ожидающих их бедах, хотя ясно ощущал ледяное дуновение смерти. Пусть проживут оставшийся им краткий срок в неведении, питаясь надеждой. Поэтому он, хоть и видел объятые огнем города, но не сказал, что война неизбежна. Пытаясь войти в оболочку — в темную ауру нацистского фюрера, тщился проникнуться владевшей им маниакальной идеей. Ясности не было. Польша обречена, но Гитлер пока не знал, что за этим последует. Он еще не принял решения, куда повернуть: на Восток или на Запад.
— Если Гитлер нападет на Советский Союз, Германия будет разгромлена, — сказал после долгой паузы Мессинг при гробовом молчании зала и промокнул платком обильно выступивший пот. — 1945 год станет концом Гитлера и его режима, — добавил почти на последнем дыхании.
На следующий день все, без исключения, польские газеты напечатали предсказание на первых полосах. Заголовки были набраны самыми крупными литерами. На это живо откликнулась зарубежная пресса. Только в советской печати не появилось ни слова. Тому были две вполне очевидные причины: во- первых, мистика, фокусы, шарлатанство; во-вторых, о вожде рейха с некоторого момента было предписано упоминать скупо и сдержанно. Карикатуры на Геббельса и Геринга — сколько угодно, на Гитлера — табу. Пока Литвинов разглагольствовал о коллективной безопасности с западными демократиями, НКВД налаживал контакты с гестапо.
Газетные вырезки пополнили и без того пухлое досье Мессинга в архивах службы безопасности Рейнгарда Гейдриха. О том, как прореагировал на предсказание иностранный отдел в наркомате Ежова, чьи дни уже были сочтены, история пока умалчивает.
После нашумевшего концерта состоялась встреча с Юзефом Пилсудским. Далеко не первая, ибо начальный контакт ясновидца и легендарного «отца нации» имел место еще в 1924 году. Великие мира сего, надо сказать, мало отличаются от среднего обывателя.
«В роскошной гостиной собралось высшее «придворное» общество, — рассказал потом об этой аудиенции в своих автобиографических записках Мессинг, — блестящие военные, великолепно одетые дамы. Пилсудский был в подчеркнуто простом полувоенном платье, без орденов и знаков различия. Начался опыт. За портьерой был спрятан портсигар. Группа «придворных» следила за тем, как я его нашел. Право же, это было проще простого! Меня наградили аплодисментами. Более близкое знакомство с Пилсудским состоялось позднее в личном кабинете. «Начальник государства» (кстати, это был его официальный титул в те годы) был суеверен, как женщина. Он занимался спиритизмом, любил «счастливое» число тринадцать. Ко мне он обратился с просьбой личного характера, о которой мне не хочется, да и неудобно сейчас вспоминать. Могу только сказать, что я ее выполнил».
О характере этой интимной просьбы Мессинга заставят подробно рассказать на допросах в НКВД. Но это так, к слову…
Пока же нас куда больше интересует, как и когда величайший чтец мыслей двадцатого века открыл в себе удивительный дар.
Случилось это еще накануне первой мировой войны. Голодный, плохо одетый мальчик из еврейского местечка Гора — Калевария, под Варшавой, отправился искать счастья в большом незнакомом мире. Где-то на затерянном полустанке он прокрался в вагон первого попавшегося поезда и, устроившись под полкой, заснул сном праведника. Так уж случилось, что поезд шел не куда-нибудь, а в Берлин, где кайзер Вильгельм уже готовил миру кровавую баню, в которой суждено будет рухнуть великим империям, расчистив оперативный простор для фашизма и коммунизма.
Воистину чудны дела твои, Господи!
Перед остановкой в Познани вошел контролер и началась проверка билетов. Надо ли говорить, что у нищего школяра, с трудом одолевшего премудрости хедера, таковых не было, как, впрочем, и документов?
Седоусый пан в форменной фуражке, с кожаной сумкой на животе, заглядывая в укромные места, где обычно прячутся «зайцы», неуклонно приближался к дрожащему мальчонке.
