— В такую жару?
— За летом приходит осень, милый, дожди, холода… И хочется тепла, поджаренного хлеба с подогретым вином и покоя, покоя… Спасибо родной, за подарок. Я сохраню его, как самую дорогую реликвию, — она стряхнула пепел в тарелку. — Я тоже захватила с собой кое-что. Пойдем к тебе.
Обнявшись, они прошли в комнату с сиротливым диваном, которую она посчитала за спальню. Лора сорвала простыню и наволочку с подушки вытащила из пододеяльника плед и застелила привезенным бельем, дохнувшим полевой свежестью и прохладой. Любовно, словно это доставляло ей чувственное наслаждение, разгладила складки. И тут же вывалила все, что лежало в сумке, в эту голубую непорочную благодать.
— Только без возражений, — она отделила коробку с бритвой. — Я хочу, чтобы ты всегда был у меня гладенький-гладенький.
— Ты меня совсем разбалуешь, — он смущенно пожал плечами. — Английский одеколон, «Браун»…
— Мелочь, — отмахнулась Лора, добавив для пущей выразительности матерный синоним. Она вообще частенько перемежала речь крепким словцом, но в Саниных глазах это лишь добавляло ей прелести. — Не думай, что о тебе забочусь. Собственное личико берегу.
— Такое личико и надо беречь, — он наклонился к ней с поцелуем.
— Эти дивные щечки, этот умненький лобик и шейку, от которой у меня голова кругом идет.
— Балдеешь, блин?.. А ну, перестань лизаться!.. — пародируя какого-нибудь героя эстрады, она скорчила забавную рожицу и вдруг, став задумчивой и печальной, благодарно шепнула: — Какой же ты ласковый, Санечка… Как же мне повезло.
— Это мне повезло, моя красавица.
— Не называй меня так!
— Почему? Ты же на самом деле женщина необыкновенной красоты!
— Все равно: не хочу.
— Но почему?
— Не желаю, и все. Отстань… Мамочки, совсем из головы вылетело! — в ворохе интимных кружевных мелочей, привлекающих утонченной эротикой и ароматом, она заметила табакерку, о которой успела позабыть. — Как, на твой взгляд?
— Просто чудо! — он осторожно взял драгоценную коробочку двумя пальцами и повернул к свету. — Где ты откопала?
— Не важно… В наследство получила от бабушки дворянки… Теперь ведь все лезут в дворяне, правда?.. Ты, часом, не дворянин?
— Насколько я знаю, потомственный разночинец, — он рассмеялся. — В анкетах писал «из служащих», а ты, выходит, аристократка?
— Я своей родословной не знаю. Не думаю.
— А зря. В тебе видна кровь. И в бабушке — тоже, — он залюбовался миниатюрой. — Вернее, в пра- прабабушке: екатерининский век. Или Людовик Шестнадцатый?
— Не Людовик. Русской работы. Так тебе нравится?
— Еще бы! Уникальная штука.
— Она твоя.
— Да ты, дорогая, не в своем уме! — запротестовал Саня. — Ни за что на свете.
— Ни за что? — Лора демонстративно расстегнула тончайшую лимонного оттенка блузку и скинула туфли — точно под цвет.
— Ни за что! Ты хоть знаешь, сколько это может стоить?.. Да и зачем она мне? Видишь, как я живу?
— По-моему, очень неплохо, — она повернулась к нему спиной. — Расстегни.
Поцеловав плечико, Саня дернул за язычок молнии.
— И это тоже.
Он с готовностью отомкнул хитроумную пластмассовую застежку лифчика.
— Ни за что, значит?
— Вытерплю любые пытки, но не выдам партизанскую тайну, — он вновь приложился губами к ее плечам.
— Два шага назад! — скомандовала Лора.
— Слушаюсь, мэм, — он покорно отступил.
Она повернулась, энергично тряхнула бедрами и, переступив через опавшую к ногам юбку, отбросила лифчик.
— Ты про какую пытку говоришь, мерзавец? — оттянув резинку трусиков, она ясно дала понять, что они останутся при ней. — Сознавайся, Санечка, со-зна-вай-ся!
— Искушение святого Антония? Ладно, — он прикрыл глаза ладонями, еще резче различая сквозь пальцы ее блистательную наготу. — Клянусь Тристаном и Изольдой, покровителями всех несчастных любовников, что в эту ночь, моя королева, между нами будет лежать меч!
— До чего же ты образованный — даже противно. Раздеваться-то будешь?
— Сей момент!
— А табакерку возьмешь?
— Ох, Лора, Лора… Куда мне от тебя деться?
Она сама раздела его и, не переставая целовать, повлекла к постели.
— Ложись, миленький… Вот так. Расслабься, лежи спокойно, — впивал он сквозь обморочную негу ее торопливый шепот. — Тебе не придется страдать… Я все сделаю.
Глава восьмая
Суд Осириса
Левит так и не смог добраться до трупа Клавдии Калистратовой, нашедшего временный приют в железном ящике № 47 нового морга на Пакгаузном шоссе.
Как рыбу, которую браконьерски «багрят» на тройной крючок, его опять выдернули на срочный выезд. На сей раз это была разборка между азербайджанской и муромской группировками. «Стрелка» состоялась в районе Даниловского рынка. В итоге с обеих сторон осталось пять трупов. Милиция предпочла не вмешиваться и, когда все было кончено, занялась любимым делом — сбором гильз, коих набралось предостаточно. Хоть сдавай на вес в утильсырье.
Четыре машины («Форд», БМВ, «девятка» и «Волга») разъехались по разным направлениям. Даже номера толком не успели переписать. Приметы, переданные по рации, могли способствовать розыску, как мертвому припарки.
Левит не преминул ввернуть излюбленную поговорку, когда, прибыв на место, выслушал пространные объяснения участкового. Собственно, докладывали не ему, а майору Морозову, но эксперт присутствовал и не мог удержаться от замечаний. По словам участкового, все произошло настолько быстро, что спешно прибывший наряд даже не успел организовать преследование.
Попытку задержать черный с дымчатыми стеклами «Форд», совершивший двойной обгон на подъезде к гастроному на Смоленской, предпринял лейтенант Мельников, решительно выскочивший наперерез. Машина, как ни странно, остановилась. Сидевший рядом с водителем пассажир, слегка приспустив стекло нажатием кнопки, выставил ствол автомата.
— Вопросы есть, начальник?
— Вопросов нет, — попятился гаишник.
Машина резко взяла с места и вскоре скрылась в печально знаменитом по августовским, 1991 года, событиям туннеле на улице Чайковского. Не столь важно, что об этом маленьком инциденте не узнал Морозов, Левит вообще не в счет, хуже другое. По всей линии от Поварской до площади Маяковского «Форд» проследовал беспрепятственно, растаяв в дыму где-то возле Самотеки.
