К. ставит Пушкина на столярный столик, приступает к белому поэту, чтобы получился цветной. С. включает «Койяанискаци». Едим фруктовый коктейль, пьем заправленный кофе. Шельма наконец успокаивается и засыпает.
Койяа-нискаци, койяа-нискаци, — повторяет голос на фоне торжественно траурной музыки и облаков огня.
Через минуту понимаешь, что это в замедленной съемке взмывает в воздух ракета. Это начало. Время течет быстро и незаметно. Часы проваливаются, оставляя на поверхности после себя лишь минуты. «Койяа-нискаци» эхом проходит через весь фильм. Финальные кадры. Ракета идет ввысь. Та же торжественно-траурная музыка Гласса. Что-то идет не так, музыка только усиливает это ощущение. Поток воздуха обтекает корпус ракеты белой струей. Секунда, и взрыв. Камера следит за падением обломков. Выделяет один. Он падает, вращаясь и догорая. На секунду кажется, будто это кресло астронавта. Но нет, это часть ракетного двигателя. Она медленно, кружась в последнем танце, опускается на землю.
— Все бессмысленно и бесполезно, цитирую Муджуса.
К. садится за компьютер, ищет цветные изображения Пушкина. За время фильма у бюста на столике появились черные курчавые волосы.
Регистрирую изменения. Цвета углубились. Пошла рябь на границе зрения.
Думаю про тесты Кизи и проказников. Отставляю розетку с фруктовым коктейлем в сторону. С. доедает до конца.
— Говоришь, какая высота потолка у тебя? — неожиданно интересуется К.
— Да такая, нормальная, — отвечаю. — Обычная.
За окном слышим игру на гитаре, пение.
— Кажется, наши музыканты недалеко ушли.
Подхожу к окну, по дороге смотрю в зеркало. Зрачки, а в них троящиеся, четверящиеся язычки пламени.
Приморский район. Комендантская площадь, в центре которой торговый центр в виде летающей тарелки. Прямо под окнами еще один торговый центр, облицованный серыми панелями. Страшная безвкусица, типичная для спальных районов. Единственная видимая вывеска — секонд-хенд. Дальше за ними — нагромождение многоэтажных домов.
У основания торгового центра сидит молодежь и бренчит на гитаре. Рядом стоит желто-зеленый «дэу матиз». Лужи, и в них фонари. Начинается рябь. Отхожу от окна.
К. распечатал несколько цветных изображений Пушкина, и С. снова у экрана. Выбирает и ставит «Бараку».
— Я в магазин, — говорит К. — Надо корма купить Шельме. Кому-нибудь что-нибудь надо?
Отрицательно мотаем головой.
С. закрывает дверь. Начинается «Барака» с тех же картин, что и «Койяанискаци».
Картинка более живая, цвета ярче. Камера идет по коридорам храма. Узоры на дверях наплывают на комнату, образуя мозаику вокруг монитора. Это словно смотреть в калейдоскоп, в центре которого находишься ты сам. Ты открываешь все эти двери, проходишь по всем этим коридорам. Ты внутри, а твой глаз — камера.
Музыка удивительным, очень комфортным образом сочетается с ландшафтами.
Я постигаю что-то важное. Что-то заключенное в центре мироздания. Какую-то простую и вместе с тем основополагающую истину. Еще секунда — и я пойму ее, схвачу ее.
Надо отогнать это ощущение. Вспоминаю историю про банан.
История такая. Друг К. в порыве открывшейся посреди кислотного трипа истины записал ее на листке. Наутро К. обнаружил листок. На нем было: «Банан крут. Но кожура толще».
С. сидит, поджав под себя ноги, и молчит. Хочется говорить, делиться с ним своими ощущениями. Но что-то мешает, какой-то странный и до этого неизвестный барьер. Быть может, все дело в К., ведь раньше такой проблемы не возникало.
К. тем временем вернулся из магазина, наполнил миску собаке, нарезал фрукты на кухне и принес в комнату на большом подносе вместе с другой снедью.
С. берется за соломку.
— Попробуй, — говорит он. — Кристаллики соли интересно перекатываются на языке.
Пробую. Соль очень приятная на вкус. Не выразить словами. Она плавно растворяется в слюне и впитывается в стенки. Все это очень ощутимо. Аж скулы сводит.
Но гораздо интереснее просто грызть соломку. Надкусывать, чувствовать, как палочка крошится во рту, как крошки острыми краями царапают язык, щеки. Как медленно теряют они свою твердость.
Говорю об этом С., но его, видимо, больше занимают крупицы соли. И здесь разделение — он по другую сторону.
С яблоком происходит та же метаморфоза. Оно сочное, брызжущее сладковатым соком на стенки ротовой полости. Надкусывать, пережевывать его доставляет удовольствие, граничащее с экстазом.
— Вот-вот, ребятки. О чем я и говорю. Сейчас кислота разъест вам все мозги.
Хм, странно. Разъест мозги… Белая розетка. Фруктовый коктейль. Апельсиновый сок. Тесты Кизи.
«Барака» завершается сценой наскальной живописи, показанной в начале фильма. Замечаю:
— Похоже, режиссер снял еще один с Койяанискаци». Понял это и решил разбавить другими кадрами.
У Пушкина проявляется лицо. К. работает с вдохновением, периодически высовывая язык.
Половина шестого. За окном медленно светлеет небо. Скоро оно станет бирюзовым, приятный во всех отношениях цвет.
К. отвлекается от бюста и присаживается скручивать самокрутку.
— Это твоя девушка тебя провожала? Ну, когда мы подъехали, — спрашивает он.
— Да, это она.
К чему этот вопрос?
Шельма наелась и снова запрыгнула на диван, улеглась рядом с рукой, посмотрела укоряющим взглядом и вновь принялась за руку.
По кругу курим косяк. Какой он за сегодняшнюю ночь?
С. ставит видео «Jefferson Airplane» 1968 года Группа выступает на крыше здания. Судя по архитектуре, людям и такси — где-то в Нью-Йорке. Но что-то не так. Музыка чудо как хороша. Напоминает современный desert rock. Да даже круче! Нет, определенно здесь что-то не то.
— Смотри, как снято, — говорю. — Какие современные движения камерой!
Жду реакции, но, кажется, этого больше никто не замечает.
— У них и Бонэм на барабанах. Может, это сборное выступление. Или он заменил заболевшего барабанщика.
— Может, — только и отвечает С.
Смотрю на него, он полностью ушел в видео. Сидит прямо напротив монитора, подобрав под себя ноги.
Ну-ка ну-ка. Люди на видео будто вырезаны и вклеены. Они выходят на зрителя из экрана. Фон приклеен к стене, а музыканты — наоборот, свободно перемещаются в пространстве.
Вот и Полански за спинами музыкантов прошел. Так снято, будто мимоходом задет объективом камеры. А на самом деле вырезан и вклеен.
— Точно! Это современное видео, стилизованное под шестидесятые. Со всеми атрибутами того времени. Вон и Полански там. А музыка выдает — она с современным драйвом.
С. пожимает плечами.
Видео заканчивается.
— Ну надо же, — говорю.
Встаю, начинаю ходить по комнате.
— Видел там Поланского? Как круто сделали, а я уже было поверил. И Бонем за установкой. Типа, кто знает, тот поймет. Тонкий намек для своих. А ведь это всего за год до убийства Шэрон Тэйт Мэнсоном.
