Мое предложение одобрил и «преподаватель университета» капитан Кареняускас. Он так жалобно на меня смотрел и так опасался, чтобы я что–нибудь не ляпнул о его «педагогической» деятельности, что одобрил бы и не такую выходку.
По случаю поднятия флага мы выпили шампанского. Это было первое полуофициальное поднятие триколора в Литве. И поднял его ответственный работник США вместе с такими крупными знаменитостями нашего государства. Это было невероятно.
— Ты смелый человек, — сказал Адамкус. — Я горжусь дружбой с тобой… Но, может быть, я поступил нехорошо?..
У меня мелькнуло подозрение. Ездит со свитой КГБ, с их ведома возит триколор и спрашивает, правильно ли поступает. Это было наивное словесное прикрытие, но кто знает этих американцев? Как нарочно, через несколько дней меня посетил еще один эмигрант – Алмус Шальчюс, сын знаменитого литовского экономиста. Я рассказал ему о подъеме флага, а он рассмеялся:
— Валдас Ада м кус большой специалист по таким делам. Когда нас, ротозеев, удиравших от русских, военная полиция собрала в Сяде и уговорила воевать против Красной Армии, Валдас тоже там появился, в сопровождении резервного офицера отряда, завербованного в саксонском городе Лаубен. В то время он носил фамилию Адамкавичюс, был адъютантом «специалиста» по еврейским делам капитана полиции Й. Кенставичюса и похвалялся перед нами, что он племянник генерала. Я хорошо знал его, мы вместе учились, но другим ничего не рассказывал, лишь бы побольше каши накладывали в котелок. Но когда советы поднажали, Адамкавичус вместе со своей немчурой однажды ночью исчез, оставив нас ни с чем: без каши, без денег, без защиты. Почему–то он этого факта в своей биографии не упоминает. Умалчивает также и о своей маме. Ее фамилия — Каралене. Она живет где–то в штате Индиана. Там тоже что–то не так. В одной из регулярных передач Центра Визенталя «60 минут» были приведены ужасающие факты, касающиеся палача Кенставичюса, чинившего расправу над евреями. Упоминались и его адъютант, и полк в Сяде. Нас с Валдасом допросили агенты ЦРУ и отпустили. Я отказался от сотрудничества с ними, а Валдас пошел на повышение. Готовилось скандальное шоу, но в девяностом году Кенставичюс умер, и евреи оставили нас в покое…
— Когда ни во что не веришь, то и святотатствовать не приходится.
— Врешь. Все святотатцы — самые большие бездельники. Здесь убеждения ни при чем. Такой у них образ жизни.
После двух визитов американцев ко мне на дачу тут же заявилось с подарками все пренайское партийное руководство, а потом — переодетые в гражданское коллеги Кареняускаса, то ли преподаватели, то ли советники по делам подъема флагов, которые тоже были щедры на подарки, особенно на качественный и дорогой «шнапс», закуски и «жучков» для подслушивания. А один каунасец, назвавший себя мужем директорши ресторана «Трис мергялес», даже просил меня продать свое «поместье» его супруге по очень высокой цене. Но я довольно быстро понял, из какого леса эта Птичка.
— Если Вы такой всемогущий, помогите мне достать аккумулятор для «Волги», — попросил я его, безрезультатно обшарив до этого все дыры. Директор каунасского автосервиса Юозас Сабаляускас тогда передо мной оправдывался: «Не ищи, нигде не достанешь. У меня есть четыре, но это государственный резерв, хоть убей — не могу. Как только получу, сам привезу».
Когда через несколько дней тот «предприниматель» доставил новый аккумулятор и, чтобы все было «как следует», приложил счет, я в душе вздрогнул, так как увидел на нем штамп автосервиса.
— Что ты, Юозас, вытворяешь? — позвонил я приятелю. – Так друзья не поступают. Неужто мои деньги не советские?
— Не может быть. Я все проверю.
Через час я уже слушал его:
— Витас, ты прав. Один аккумулятор мы были вынуждены отдать каунасскому управлению КГБ. Ты меня пойми.
Понял и «предприниматель», тайком собравший своих «жучков», потому что Я пожаловался «куда следует». В той системе, если оперативник «засветился», его либо увольняли, либо засовывали туда, куда Макар телят не гонял.
Об этих приключениях я никогда Адамкусу не рассказывал, а по окончании митинга голова была занята не тем: нужно было порастрясти карманы эмигрантов.
После всех трудов я пришел домой промокший насквозь, но счастливый. Сменил одежду и принялся за свои записи. Где–то через час позвонил Ландсбергис. Он был взволнован, его невыразительный голос заметно дрожал:
— Витас, тебе надо срочно мчаться на площадь Гедиминаса, там несанкционированные беспорядки…
— А кто беспорядки санкционирует? Не понимаю, почему ты, столько напакостив, еще смеешь мне звонить?
— Давай все забудем, будь человеком… Только что звонил министр и сказал, что положение чрезвычайно напряженное…
— Тебе звонили, ты и поезжай.
— Но и ты несешь ответственность… Ты координатор.
Сын подвез меня к краю площади Гедиминаса. Дальше ехать было невозможно. Масса народа с песнями повернула сюда с митинга, так как никто не хотел расходиться. Переживали и радовались. Кто–то приказал не пускать людей на площадь. Возникло недовольство. На правом краю площади, около Министерства связи, толпа уже кричала, оскорбляла стоявших в кордоне. Милиционеры, взявшись за руки, еле сдерживали толпу. Внезапно из закрывающихся «кабаков» Старого города хлынула опасная, как порох, подвыпившая молодежь. Ей требовалось излить рвущуюся наружу энергию. То тут, то там стали возникать драки. Кто кого лупил — не понять. Я втесался в самую круговерть и стал кричать:
— Хлопцы, соблюдайте порядок! Будьте достойны «Саюдиса»! — Разнести к черту это министерство! Высадить им окна!
— Вы что, сбесились? У палки два конца!
— Петкявичюса арестовали! — крикнул кто–то мне прямо в лицо. — Дурак, вот он я! Никто меня не арестовал! — И, видимо, сам Бог подбросил мне спасительную мысль: — Люди, матушки и батюшки! Не мешайте «Саюдису» работать! — Толпа притихла. Если мы и пойдем к министерству, то только строем, как подобаетлитовцам!
Самые энергичные начали строиться, успокаивать других. Время было выиграно. Неожиданно около меня появились Жебрюнас и его жена Гедре Каукайте.
— А вы откуда?
— Нам позвонил Ландсбергис.
— Здесь не женское дело.
— Я его одного не оставлю, — уперлась Гедре.
Воевать втроем было легче. Жаждущие действий люди наконец построились и двинулись к министерству. Мы шагали впереди. У дверей меня остановил полковник А. Вилкас.
— Нельзя!
— Не валяйте дурака, еще минута — и от вас останется только мокрое место. Не раздражайте людей.
— Чего вам надо?
— Уберите эту дурацкую охрану, выпустите людей. Видите же, как хлещет дождь. — Меня поддержал ропот милиционеров.
— Я не могу, это приказ министра.
— Тогда веди к министру.
Несколько офицеров, выстроившихся по обеим сторонам, проводили нас по ступенькам. На лестнице через каждые несколько метров по охраннику… Совсем как во время осады. Люди вооружены, грозны… только прикажи…
Министр со своей свитой сидел в кабинете, из окон которого была видна вся площадь, и прихлебывал кофе с коньяком. При моем появлении бутылки сами собой исчезли. Приказы на площадь отдавались по радиосвязи. «Как в Смольном», — подумал я и подошел к Лисаускасу и окружавшим его москвичам.
