Корабль дураков

— Почему я должен идти в твой, а ты — в мой, если меня выдвигают в Жемайтии?

— Я ничего не знаю, — смутился великий Пинкертон, — всю информацию собирает Андрюс Кубилюс.

Андрюс принес тетрадь, заглянул в нее и очень быстро, как зазубренное стихотворение, произнес:

— Да, есть два сообщения из Скуодаса. — Он принялся оглядываться то на меня, то на Ландсбергиса, ожидая дальнейших указаний.

Не сказав ни слова, я подошел к нему, взял из его рук тетрадку и увидел на аккуратно разлинованной странице в графе писем поддержки напротив своей фамилии число 42, то есть десятка на полторабольше, чем у любого другого кандидата.

— Андрюс, как тебе не ай–яй–яй?.. Ведь может грянуть гром, только и смог я сказать этому выросшему среди наших детей и неспособному составить связное предложение соседу, которого никогда не обделял ни конфеткой, ни добрым словом.

— Мне так велели… — Далее не было смысла разговаривать, поэтому я пошел на почту и по адресам отправителей дал ответы на все телеграммы:

— Согласен!.

Это был бойцовский азарт. Придя домой, я стал убеждать себя, что любой трус может хорошо драться, когда уверен в победе, но найти героя, готового бороться, когда почти уверен в поражении, не так просто. По–моему, бывают такие победы, которые не стоят одного поражения благородного и самоотверженного человека. Мне нужна трибуна!.. И я ею воспользуюсь! Любой ценой. Человек может склоняться перед такими негодяями только при необходимости оторвать их самих от земли.

Странным было и ТО, что ЮНЫЙ Кубuлюсuк, как побитый щенок, подлизывался ко мне:

— Против вас создали группу агитаторов во главе с Юозайтисом…

Полистайте нынешние газеты и попробуйте выяснить, кто сегодня ходит в самых смелых, самых умных. Да все те, которые на эту смелость получили долгосрочные разрешения. Поэтому они и бросаются на всех, кто выписал им эти разрешения своей многолетней борьбой и делами. Сейчас самыми активными стали те деятели, которые опоздали в «Саюдис» примерно на десять лет и хотят любой ценой догнать и перегнать проложивших первую борозду. Глядя на этих мотыльков однодневок, я думаю, что до самой смерти останусь старомодным и непопулярным: лучше временное поражение, чем временная победа. Мне кажется, для такой вот борьбы философия создала золотое правило: о людях следует судить не по их взглядам, а по тому, ВО что люди превращаются, отстаивая эти взгляды. Кто считает, что политика и мораль несовместимы, тот никогда не поймет до конца ни той, ни другой: он будет аморален в политике и будет стараться оправдать политической борьбой любую подлость.

Встречаясь в тот период с избирателями, я получил огромное количество различных вопросов, записок, писем, советов и угроз, которые не поленился просмотреть и подразделить на несколько групп.

Первая — это группа откровенных врагов и запутанных ими людей, которая действовала по указаниям активистов «Саюдиса». В основном, это злобные, желчные, обиженные жизнью люди. Вот типичное письмо: «Я давно не писал вам, наверное, и у вас нервы отдохнули, поэтому еще раз напоминаю, что вы не достойны имени литовца»… А дальше — будто камнем с горы: чем быстрее катится, тем меньше думает… Другое письмо: патриотка уже заказала в костеле заупокойную мессу и «раздала нищим мелочь на гвозди», чтобы они собрали меня в кучу… К таким письмам следует добавить полуночные звонки по телефону. А днем эти патриотки собираются под окнами, каркают: позор, позор! — задирают юбки, показывая место, которым они думают, и после выполнения «священного долга» еще долго обсуждают свой подвиг в ближайшем сосняке. Это организованные акции. За это можно привлекать к суду.

Следующая группа несколько более самостоятельна. В ней начинают писать по полученному образцу, а дальше уже гонят все, что взбредет в голову. Хотя такие записки присланы из разных уголков Литвы, они очень похожи одна на другую: мне сказал сосед, одна учительница видела, ваш сотрудник рассказывал… Факты чаще всего почерпнуты из моих книг, перевернуты с ног на голову и так перевраны, что и сегодня ужас берет.

Третья группа — советчики. «Писатель, что с вами произошло? Прекратите критиковать «Саюдис», вернитесь, и мы опять будем носить вас на руках». Эти люди еще не совсем испорчены, но их занимает не сама идея. Они хотят казаться модными, делать, как делает «папуля», но у них не хватает духу на клевету, оскорбления и издевательства над человеком.

Четвертая группа — сторонники, которые не верят в домыслы ландсбергистов и прекрасно понимают, что любое прошлое своими результатами живет в настоящем, а настоящее непременно будет живо в будущем. С такими людьми я общался, находил в них опору, дружу с ними и сейчас. Одно из писем этой группы, написанное десять лет назад, я процитирую:

«Дорогой писатель, я услышала Ваш голос. Я волнуюсь вместе с Вами. Спасибо, что Вы такой. Одновременно хочу извиниться перед Вами за то, что я была среди тех фанатично влюбленных в «Саюдис» и не понимающих, что он превратился только в горстку людей, вещающих от имени народа, была среди тех, кто Вас осуждает. Как стало больно, когда я поняла, что мы оказались в роли свидетелей зарождения новой диктатуры, от чего Вы хотели уберечь народ.

У меня только один сын. Мне очень хочется верить в будущее Литвы. Мне очень хочется, чтобы она стала землей, на которой моему сыну было бы хорошо жить, на которой человек любил бы человека, чтобы исчезла тень страха.

Дорогой писатель, в Вашем голосе я услышала сильное страдание, боль. Поверьте, Вы очень богаты своим опытом и очень нужны таким, как я — растерянным, подавленным сегодня чувством безысходности. Поэтому прошу: не молчите, говорите своими произведениями, статьями, я их жду. Желаю Вам здоровья и твердости духа.

Диана Болинене».

Любому приятно получать такие письма, они тешат самолюбие, но когда поток таких писем не уменьшается, становится страшновато.

Каждое письмо дышит болью и унынием, предчувствием общей беды: «Писатель, как жить дальше? Писатель, чем мы провинились перед теми политиками? Что сделали эти самозванцы с нами и с Литвой?

Писатель, вся наша семья — без работы, молодежь разбегается по чужим странам, а мы с женой вынуждены жить на пенсию деда». И все извиняются, сожалеют, просят, — пишите, делайте что– нибудь…

Что им ответишь? Повинную голову меч не сечет. Действительно, жалко, больно до слез, что так все вышло, но сокрушаться — не в моих правилах. Как сказал некогда Великий князь Литовский Кястутис, «что испорчено словом, того и мечом не исправишь». Сами виноваты в том, что были чересчур доверчивыми, поэтому давайте вместе нести этот крест — и те, кто был прав, и те, которые заблуждались. Встать сейчас на Крестовой горе[28] и строить из себя мученика эпохи — тоже не в моих правилах. Я виноват, что не хватило терпения и таланта, чтобы доказать свою правоту, поэтому любой из тех, кто наживается на нашем общем несчастье, может спокойно бросать камни в мой огород. За свободу нужно хоть немножко повоевать, а не отдавать ее в качестве приданого первому попавшемуся авантюристу. Ведь у вас были время и возможности для выбора. Перед вами стояли на трибунах проверенные временем благородные люди Литвы, которые горы свернули бы ради блага народа, а вы, желая все получить даром, побежали к никому не известным горлопанам, у которых не было за душой ничего, кроме проклятий в адрес своего неудавшегося прошлого, кроме глупейших посулов и черной совести.

Вспоминаю, как взбудораженные Юозайтисом «активисты» в Таураге предложили публично сжечь все мои книги. Что я мог тогда сказать?

— Дорогие, — пытался я их урезонить, — каждая сожженная книга освещала мир гораздо ярче, чем тысячи освященных молитвенников.

Не убедило их упоминание о статье профессора Заборскайте в газете «Теса», исполненной боли и страха. Профессор писала, что насилие и ярость фанатиков еще никогда не давали народу ничего хорошего,