подумать только — разных политических партий! И это — в Москве, где красный рулевой, казалось, правил безраздельно. А ныне спорят обо всем — от будущего Ельцина до взяток в МВД.
— В общем-то, даже ради этого стоило приехать, — скажет потом Аксенов по радио. И всё ему важно — и девица с газетами «Гражданское достоинство» и «Атмода», и панки, бесцельно, прямо как в Лондоне, торчащие у входа в метро, и выгоревший кабак. Таксист замечает, как показалось, не без гордости: «Москва во власти рэкета».
«Юность», руководимая Андреем Дементьевым, готовилась печатать «Остров Крым». Не верилось — полгода назад он был абсолютно запретным.
В Спасо-хаусе прошел обещанный семинар. Не простой, с буфетом… Мэтлок разослал приглашения дипломатично — западникам и славянофилам, «прорабам перестройки» и консерваторам. «Патриоты- деревенщики» — соратники Станислава Куняева, Юрия Кузнецова, Василия Белова — в зале замечены не были. Сам Белов публично отмежевался от семинара, укорив посла за приглашение отщепенца. Но пришло человек 250 — в основном из числа «западников-прорабов».
Аксенов начал с того, что он и знать не знал, приехав в Америку, как там много писателей. В одной только его гильдии членов было в шесть раз больше, чем в СП СССР. Как-то сосед отрекомендовался писателем, а сочинял рекламу — точно расставлял слова, подбирал метафоры, увлекая покупателя. Всего же писателей в Штатах где-то с миллион. Вписаться в их среду иностранцу довольно сложно. И русский литератор почти автоматически оказывается в сообществе славистов.
В целом же русскоязычная литературная тусовка, покинувшая бар ЦДЛ, распространилась на несколько континентов, а ее члены, несмотря на призывы объединяться, «пересекаются» лишь по мере надобности или симпатии. В основном — на конференциях тех же славистов или Интернационала сопротивления, накал которого вместе с развертыванием реформ в СССР тоже слегка ослабевает. Но жить без сообщения трудно. Хочется услышать голос друга — новость, сплетню, песню…
Говорят, Виктор Некрасов, как-то гостя в Швейцарии, позвонил в Москву Юлию Киму и попросил спеть. Тот запел. Некрасов наслаждался. Хозяин мылил петлю.
Что же касается американской писательской тусовки, то о чувстве сопричастности к ней говорит такая история: в Токио на конгрессе Пен-клуба Аксенов встретился со Стайроном и Воннегутом, несколько дней они шатались по кабачкам, а вернувшись в Штаты, встретились только на новом конгрессе в Нью- Йорке…
Рассказал Аксенов и об отношениях с издателями, о бизнесе и культуре бизнес-ланча. Припомнил и поговорку: «Пойдешь на ланч — денежку поклянчь». Поделился и планами — написать роман о режиссере- эмигранте[233], на спектакли которого в СССР ходила вся иностранная Москва, твердя: «Ты гений, гений, гений…», а в Калифорнии он работает на паркинге, попутно ввязываясь в прибыльные, но опасные делишки. Лишь чудо поднимает его из пучины на гребень волны. Но то режиссер, а писатель в Штатах стать знаменитым в том смысле, в каком знамениты Вознесенский и Ахмадулина, не может. Писатель там в стороне от парада звезд.
Больш
«Понятие „родина“, — сказал Аксенов ближе к концу лекции, — становится для меня всё более дорогим, но всё более интимным. Оно связано не с ощущением мощи… а, пожалуй, наоборот: с ощущением вечного прозябания, с ликами моих бедных людей, дорогих мне родственников, родителей, бабушек, тетушек. Это ощущение мне гораздо дороже, чем так называемые „достижения“ и исторические катаклизмы».
И уже в самом конце, последней фразой, главное: «Я плачу долг той единственной Родине, которой я что-то должен — русской литературе».
Следом — вечер в Доме архитектора. Потом театр Олега Табакова. Там играли «Бочкотару», влекли на сцену: качать. В «Современнике» — «Крутой маршрут», женщины — зэчки, мужики — конвой. На сцене сокамерница Евгении Гинзбург — тетя Павочка. Неелова кричит: «Где мои дети?!», так похожая на Женю. Волчек вывела Аксенова под софиты. Тот поднял над головой пальцы —
СМИ много писали о поездке Аксенова в Казань, где он — через много лет — встретился с отцом. Очень нежно. Хотя до сих пор родные избегают вспоминать, как верный ленинец Павел Аксенов отнесся и к отъезду сына, к лишению его гражданства, и к его творчеству, разрушительному для системы, частью которой себя ощущал.
В Казани Аксенов подивился, как отец оценивает исторических деятелей… Классовая позиция ушла, осталось общечеловеческое: «Ленин был хороший человек. Сталин — очень плохой. Брежнев — дрянь. Горбачев — молодец». Слова о хорошем Ленине сына не убедили. А Горбачеву еще предстояло доказать, какой он молодец.
— Сколько же тебе сейчас лет, сынок? — спросил Павел Васильевич.
— Как всегда, отец.
— А мне уже больше, чем «как всегда», — смеялся тот.
Дивила незримость руководства прессой. Интервью выходили без искажений. Продукты в Казани продавались по талонам, одежда висела «гнуснейшая». Очереди стояли за книгами. Драмтеатр ставил «Крутой маршрут».
На обратном пути в купе зашел человек с тугим портфелем и лицом начальника. «Спокойно, — сказал, — ребята! У меня всё есть!» — «Что — всё?» Три бутылки коньяка и копченая кура. Оказалось — да, начальник. Ездил вручать переходящее знамя. Вспомнил: «Эх, Вася Аксенов, Вася Аксенов! Да мы тебя в МЭИ наизусть знали. Поколение „Звездного билета“. А меня помнишь? Чемпион Москвы по боксу в среднем весе».
— А скажи, Гриша, — интересовались Василий Павлович и Майя, — долго вы еще будете вручать друг другу красные знамена? Есть у коммунизма какие-нибудь шансы?
— Шансов нет никаких, — объявил Гриша. — Выпьем!
Коммунизм по обе стороны дороги таял на глазах. Это была агония красного динозавра. Но Аксенов не испытывал злорадства. Что на самом деле происходит? — думал он. А ответа не находил.
Писатель чувствовал себя в этой бурлящей России посланцем той другой — тоже бурлящей, юной республики 1917 года. Гражданином самой свободной страны мира, какой была Россия с марта по октябрь. И хотя статус той страны так и не был утвержден, для Василия Павловича это была родина — демократическая республика; униженная, но не уничтоженная. По крайней мере, пока жив ее последний гражданин.
В новом году он описал визит в элитном журнале
А в 1989-м — в году десятилетия «МетрОполя» — альманах вышел в Москве. Круг замкнулся. Аксенов победил.
И, возможно, ощутил свой визит историческим событием. Россия, живущая по эту сторону границы, и Россия, оказавшаяся на той стороне, — соединились. А 22 декабря 1989 года исчезла граница между Восточным и Западным Берлином. Берлинскую стену потащили на сувениры, расписали граффити. Через год Германия стала единой.
Стена пала.
Глава 2.
НОВЫЙ ГОРЧАЩИЙ СТИЛЬ
