причесочкой и бисерной сумочкой под мышкой… Может, они?
Как-то студент Василий шлепал по Краснофлотской набережной. В том году – 1955-м – в Ленинграде случилось скромное наводнение, и приходилось форсировать колоссальные лужи. И тут – вот так так! – увидал студент среди реки огромнейший корабль. А рядом – поменьше. И на мачтах – британский Юнион-Джек! Прямо у моста Лейтенанта Шмидта! Да что же это? А то, что, пользуясь высокой водой, в Неву вошел прибывший в СССР с визитом британский авианосец «Триумф». А с ним – крейсер «Аполлон» и корабли сопровождения.
И – ну прям, как в песне: «Тут на берег сошли, по трапу перешли четырнадцать английских морячков…» То есть было их, понятно, больше. Но не в том дело! В Питер приплыли настоящие лаймиз[25]! Ясно?! У них походочка – что в море лодочка, у них ботиночки – что сундучки… А офицеры Ее Величества как денди лондонские покуривают, иронично улыбаясь у дверей «Астории», ожидая то ли советских коллег, то ли голубоглазых приключений…
Это появление вчерашних товарищей по оружию было сродни культурному шоку. Советские люди – и прежде всего молодежь – вспомнили, что в мире они не одни. Что «агрессивная военщина» из газеты «Правда» – это на самом деле те же парни, с которыми заодно лупили фрицев. С которыми мы если и не одной крови, то одной культуры – европейцы же ж мы все ж! Да и штатники, ежели всмотреться, – тоже. Просто переплывшие Атлантику…
И вот, будто разбуженные влажным европейским ветром, подувшим из стран далеких запада и юга, многие здесь ощутили себя детьми единого человечества, общего мира. И попытались по-своему влиться в него. Учились на ходу. Ну, то есть в танце.
Тут-то и явились ребята с трубой, саксофоном и басом… И заиграли что-то из «Серенады Солнечной долины». Задудели под Чарли Паркера, заимпровизировали… В спортзалах и Домах культуры, откуда только что вынесли портреты «лучшего друга всех музыкантов», пошли новые танцы. Порой им кричали: «Прекратить провокацию!» А они только наяривали еще круче.
«Было ощущение, что каждый день приносит что-то новое. В Питере вдруг оказалась масса всезнаек. Помню, был такой Костя, фанатик джаза. Встречаешь его, а он: «Знаешь, в Гринич Виллидж открылся клуб 'Половинная нота'. Там такой парень играет, Диззи Гиллеспи…»
Студент Василий торил тропу в единый мир через джаз. Как и герои его будущих книг.
2
Где именно и когда познакомились Аксенов и джаз?
Думаю, впервые они встретились в Казани. Быть может, когда патефон или кто-то живой напел ему про Джона Грэя, силача-повесу? Ведь фокстроты играли в основном джазовые коллективы, и даже в устном дворовом исполнении они звучали в характерной манере. Галина Котельникова считает, что эта музыка пришла в его жизнь из кино, куда он бегал на «Серенаду Солнечной долины» и «Джорджа из Динки- джаза» – то есть еще до отъезда в Магадан.
А быть может, первое их свидание случилось там – на Колыме. Беседуя с главным редактором журнала «Октябрь» Ириной Барметовой, Аксенов рассказал, как ходил на концерты эстрадного театра Маглага: «В нем все были заключенные. Весь биг-бенд. Играли и оперетту Никиты Богословского 'Одиннадцать неизвестных', сюжет которой основан на славном послевоенном туре футболистов 'Динамо' по Англии, где они 'уделали' три из четырех местных клубов, с которыми играли. Песенки Богословский взял из английских поп-программ».
Годы спустя на коктейле в Вашингтоне писатель рассказал кому-то эту историю, напевая:
Заслышав мелодию, к нему в изумлении бросился Роберт Конквест – знаменитый автор «Большого террора»: «Ты поешь нашу песенку? Откуда ты можешь ее знать? Это же песенка 45–46-го годов». А Аксенов отвечал: «В Магадане услыхал. Зэки пели…»
Может, они здесь – истоки большого и красивого романа Аксенова с джазом?
Эту музыку гнали в дверь, она влетала в окно. Точнее – лилась с киноэкранов, из радиоприемников и с пластинок, некогда записанных в СССР или привезенных из-за рубежа.
Приходила она и через пародию. Со слов Аксенова я знаю о Бобе Цымба – советском чернокожем артисте, который под дикий рев как бы джаза исполнял обличительные куплеты, клеймя капитализм, колониализм и «агрессивные происки Запада», а также его лидеров, рисуя толстым грифелем на бумажных полотнищах карикатуры на Черчилля и Трумэна. И что интересно: Трумэна публика пропускала мимо ушей, а вот от «как бы джаза» балдела.
В СССР всегда имелись граждане, «умевшие жить» и любившие посещать рестораны. Где и выступали «шанхайцы». Случалось, рассказывал Аксенов, выступал там и Боб Цымба.
Он запечатлен в книге Аксенова «В поисках грустного бэби» как Боб Бимбо, весь такой как бы лиловатый и в подштанниках, якобы американский угнетенный негр…
Тут, как говорится, за что купил, за то и продаю: смело ссылаюсь на Аксенова – его рассказ столь колоритен, что грех им не воспользоваться. Однако в доступной информации об артисте Бобе Цымба про это ничего не сказано, поэтому направлю читателя к книге «Поиски грустного бэби» и к сведениям об артисте, которые мне удалось найти[26].
Как бы то ни было, а с возвращением из Магадана в Казань отношения будущего писателя с «музыкой толстых», как звали этот жанр советские газеты, стали стремительно развиваться.
В знаменитой «Московской саге» некий казанский провинциал Василий, кадря юную москвичку из почти высшего общества, увлекательно рассказывает ей об играющем в Казани джазе Лундстрема: «Помнишь, во время войны такая картина была, 'Серенада Солнечной долины'? Вот они в такой манере играют!.. Еще недавно играли в клубе русских миллионеров…»
И впрямь – едва стало ясно, что в гражданской усобице в Китае верх берут красные, музыканты оркестра Олега Лундстрема, несколько лет успешно выступавшие в Шанхае, решили: пора в Россию. Да, там коммунисты и чекисты. Но свои – не китайские…
Прибыв в 1947-м в Москву, они всем на удивление отправились не в лагерь, а в отель «Метрополь». Где, согласно легенде, дали два сногсшибательных концерта под овации крупных партийцев и бравых военных. А потом, рассказывал Аксенов, где-то решили, что ни этой музыке, ни этим музыкантам делать в столице нечего, и их
Рядом жил Эрик Дибай – студент-астроном, будущий замдиректора Крымской обсерватории, – игравший на саксофоне и кларнете. В Доме ученых и общаге мединститута выступал коллектив Юры Елкина. А Аксенов, не владевший музыкальными инструментами, просто танцевал, кадря девчонок под заводные мелодии. Упивался, так сказать, «джазом-как-образом-жизни». Сейчас бы сказали – тусовался. И позже жизнь свою той поры потраченной зря не считал, а в беседе с Игорем Шевелевым[27] сказал о ней так: «…в этой забубенной хаотической жизни возникало… спонтанное сопротивление: 'Да катитесь вы все к чертовой матери. Ничего я не боюсь'». То есть любовь к джазу была не только праздником, но и протестом. Как и стремление жить, как бы танцуя свинг – легкий танец свободного человека.
3
И жить так старался не он один, но и, как минимум, уже знакомые нам «плевелы» Филимон, Спиридон, Парамон и Евтихий. А точнее – скрытые под этими именами друзья Василия и тысячи других «жадных и жалких молодых людей», которым бы только б вздохнуть, только б ощутить эту легкость вольного танца!..
Так что не зря в
