Вскоре выходит подборка ответов. «Сейчас я пишу новую повесть, – сообщает Аксенов – Опять о молодежи. Хочу… коснуться вопроса о внутренних связях между людьми, о том, что им мешает и что помогает жить и работать. Думаю, что в течение лета закончу повесть. На очереди – сатирическая пьеса». Это он – о пьесе «Всегда в продаже» и романе «Пора, мой друг, пора…». И уже снова направляют его в нездешнее тепло – на очередную встречу Европейского сообщества писателей в Рим. И, как рассказывают, разрешают остаться в Европе одному, чтоб ехать на писательский симпозиум в Югославию.
Не обошла власть милостью и Евтушенко. Новый, 1964 год Евгений Александрович с женой Галиной встречал в Кремле. В компании космонавтов, академиков, маршалов, партийных воротил, лауреатов Ленинских премий и лично Никиты Сергеевича. Вскоре семья улетела в турне по США.
Это стало началом настоящей, большой международной славы Евтушенко. Западные интеллектуалы, жившие в собственной системе представлений, были уверены: он оппозиционер, мятежник вроде Нила Кэссиди, Алена Гинзберга или Джека Керуака. И значит он, из одной с ними – интеллектуалами – компании. Их общий удел – протест. Но у них – сравнительно безопасный, а в тоталитарной России – очень даже опасный. И вот он, бесстрашный, бросает вызов кровожадному левиафану и жив-то, быть может, только потому, что пользуется в своей таинственной стране невероятной популярностью.
А что в Кремле с Хрущевым шампанское пьет, так что ж тут такого? Таинственна русская душа, как и нравы этой страны. Что вы хотите – тирания: нынче оделяют, а завтра – вжжжик!..
О, эти русские!
Да, они такие! Только что аплодировали своему «премьеру Хрущеву», а тут – опа: и сняли. А Ильичева перебросили с идеологии на иностранные дела. И стали печатать недавних отверженных. И снова у них поездки и вечера. И вновь пришла к читателю аксеновская проза.
Впрочем, еще в 1964-м «Юность» публикует «Новые рассказы», среди которых меткая «Катапульта», давшая имя сборнику (куда издательство «Советский писатель» включило и наотмашь избитые критикой «Апельсины из Марокко»). Наброски иллюстраций друг Аксенова литовский художник Стасис Краскаускас рисовал на салфетках в вильнюсском кафе «Неринга». Тут же непростые «Завтраки 43-го года», простой и мудрый «Маленький Кит, лакировщик действительности», торжествующая, тайная «Победа»…
Это – уже в 1965-м, в «Юности» № 6. И в том же году в издательстве «Молодая гвардия» выходит «Пора, мой друг, пора» – еще один текст об одиночестве, о том, как трудно понять друг друга даже любящим людям; о жестком сопротивлении текста; о том, как легко троим избить, а то и убить одного; и о счастье, которое возможно. Есть там и желанный критике положительный герой. И не один. Моряки и актрисы, мотористы и режиссеры, строители и шоферы – работящие и прекрасные девушки и парни, веселые, простые и отважные. Есть даже положительный чистильщик обуви, старик-еврей со щеткой, бархоткой и фоткой его покойной Ривы. И уж совсем особый – главный: Валя Марвич – талантливый прозаик и рабочий. Причем – одновременно.
И хотя эти герои (кроме чистильщика) не вполне таковы, какими их воображали радетели стерильности – и водку пьют, и врезать могут, – они в целом подходят и агитпропу, и читателю.
Да, у Аксенова был
Но и с теми, и с другими происходят чудеса.
С актером-неудачником Мишей Корзинкиным – свои. С актрисой-примадонной Ириной Ивановой – свои. Со скульптором Яцеком Войцеховским – чудеса на особый манер. А с киномагнатом Рафаэлем Баллоне – на иной. Отчаявшийся Миша вдруг обнаруживает, что это хорошо – быть выгнанным из дома, жить, не снимая пальто, в промерзшей мастерской друга-ваятеля и быть обманутым другом-режиссером с характерной фамилией Барков. Ибо награда за всё это – чудо любви. И счастье есть суп из перловки, плов из перловки и кофе из перловки на симферопольском вокзале под вывеской «Комплексные обеды». И всё тогда тебе доступно – даже кисель, которого в этом буфете отроду не бывало. И прекрасная Ялта. И море, что дает свежести. И уважение соплеменников-современников – матросиков-статистов с барка «Витязь».
А пошляки вроде Рафаэля Баллоне с их четырьмя кинофирмами и пятью виллами в лучших районах мира пусть нервно курят в сторонке свои сигары из Антананариву. Им не сравниться с нашими апельсинами из Марокко, которые хоть и из другого текста, а всё равно родные. И пусть уедут Рафаэли в свои нездешние края, а мы – в Москву! В Москву! В Москву!! Где друг-художник увековечит нас в скульптурной группе «Мирный атом».
Москва из «Звездного билета» – холеная и холодная, слегка преображенная в «Пора, мой друг, пора» и «Рыжем с того двора», обретает другие черты – тягу к рефлексии, творческий драйв и милую нежность, окутанные туманцем иронии. И радует. И веселит. И хочется быть с ними.
В этом рассказе ярко проявилось то, что называют «аксеновской интонацией». В музыке «интонирование» – это умение чисто воспроизводить тон. Если человек поет или играет, не попадая в ноты, говорят: он фальшивит. Аксенов с самого начала точно попадал в ноты, написанные в том времени и мире, в котором жили или хотели жить его читатели. Но ноты эти были написаны отнюдь не на лбу, а в их душах. Но Аксенов сумел уловить их и прочесть. Чудесным образом. Не здесь ли секрет его успеха у аудитории с начала 60-х до наших дней? Каждое поколение (точнее, та его часть, которой был созвучен Аксенов) видело и слышало в текстах автора
6
Как этот текст мог быть тогда опубликован в «Юности» – тайна.
Главный редактор Борис Полевой не любил эксперименты. Но тут старый правдист отбыл в отпуск, оставив журнал на попечение своего первого заместителя, бывшего помощника Александра Фадеева Cергея Преображенского, который относился к «авангардизму» вполне терпимо. И повесть пошла в печать. Тогдашний редактор отдела критики и эстетического воспитания «Юности» Евгений Сидоров вспоминает[79], как он, Преображенский, редактор отдела прозы Мэри Озерова и второй зам главного Владимир Воронов читали в редакции повесть вслух, смеясь в «ударных» местах. C Аксеновым договорились, что участвовать в подготовке текста к печати он не будет, но редакторы его и так почти не трогали.
Сидорову повесть понравилась до того, что он написал к ней послесловие. Не ждал, что критика объявит ее «эталоном модернизма», а пленум Краснопресненского райкома партии[80] постановит, что журнал «опубликовал порочное произведение, сопроводив апологетической статьей»[81]. Редакция признает повесть лучшим текстом года и по инициативе Юрия Зерчанинова на новогодней вечеринке наградит автора цинковым корытцем – бочонка, видно, не нашли.
«Бочкотара» вышла в марте 68-го.
Всего-то месяцем раньше релиза песни Пола Саймона и Арта Гарфанкла «Америка».
Двое садятся в автобус и едут искать свою страну. Мичиган, Питсбург, Нью-Йорк и так далее… Вокруг разные люди, кто-то – славный, кто-то – опасный, кто-то смешной. Каждый просится в историю. Вот этот, к примеру – чем не шпион ФБР… Сигареты кончились. Путь остается. Знай считай машины на Нью-Джерси Торнпайк[82]. Так и едут они – ищут Америку.
Удивительное совпадение метафор из двух культур: образ стены из «Билета» «Пинк Флойд» отразят в
По мере развития сюжета являются новые певцы… Поразительный пилот Ваня Кулаченко, что витает над землею, опыляя и жалея, и свергаясь сверху вниз. Умилительный лаборант ученого института
