десятки миллионов людей совершенно добровольно и радостно предпочли жрать водку и забыть о Боге… И смеяться над Ним, и рассказывать глупые байки и анекдоты.
То же самое и с сексуальным меньшинствами. Если бы народ действительно не хотел гонений на своих же сограждан, он бы этого не допустил. Вся страна с удовлетворением смотрела на показательные судебные процессы над несчастными гомосексуалистами, и никому в голову не приходило, что это — дикость и средневековье… это сам народ придумал такое специальное оскорбление — «пидарас»… Он даже не всегда понимал значения этого ругательства, но точно знал — быть «пидарасом» — позорно…
А, собственно, почему? Спросите об этом любого простого человека, и он будет долго мычать что- нибудь совершенно невразумительное, перемежая это свое мычание привычным для него: «Ну, бля…»
Так что нет, не говорите мне, не говорите… Не надо этих сказочек про народ-богоносец, который страдал в тисках диктатуры.
Все гонения на инакомыслящих и иначе-чувствующих проходили под радостные и веселые улюлюканья. И этого самого народа, всей его толщи. Теперь политика изменилась, и все эти толпы приумолкли, прекратили «единодушно одобрять» травлю непохожих не примитив людей, но, боюсь, лишь на время… Переменилась обстановка, и вновь толпы озверевших от водки и комплексов мужиков, глупых безграмотных баб начнут «осуждать» и «призывать»… То есть, по простому говоря, вооружатся дубьем против всего, что им непонятно, а значит — «не наше», чуждое, подлежащее «выкорчевыванию»…
Как писал в свое давнее время Тютчев:
Так и сказал великий поэт — прямо и честно, про «темную толпу непробужденного народа», не постеснялся, не побоялся, не поддался так называемому обаянию «простого человека».
Так вот, Федор Иванович, не взойдет свобода, не мелькнет никаких лучей. Теперь после всего, что было у нас, это уже понятно.
Я уже говорил о том, что имею склонность к постоянству. Во всем, а в привязанностях — особенно.
Так что роман с Людмилой продолжался несколько лет. Это было нечто вяло текущее, но необременительное.
Людмила, кроме всего прочего, была прекрасной любовницей. Нетребовательной, непритязательной и очень благодарной, отзывчивой на любую ласку. Настрадавшись от женского одиночества, от ненормальной двойной жизни, от необходимости по «женской слабости» ходить по рукам случайных мужчин, она с восторгом ухватилась за меня и ни за что не хотела бы отпускать меня от себя.
Стыдно признаться, но она даже делала мне подарки. Небольшие, больших я не принял бы. Нет, она делала как раз маленькие, от которых отказываться неловко и глупо. Зато — почти каждый раз.
Новый галстук, запонки для рубашки, бритвенные принадлежности, перчатки, шарфик, зажигалка… Она каждую нашу встречу дарила мне что-нибудь. Конечно, не в качестве платы за мои постельные «услуги». Конечно, нет. Просто так, из благодарности…
Она и не скрывала своих чувств.
— Я так благодарна тебе, — сказала она мне как-то. — Ты уже два года живешь со мной. А я ведь старше тебя, и ты мог бы найти себе девочку помоложе. Но ты даришь мне счастье быть женщиной. Полноценной женщиной.
Я ее понимал. После стольких лет несчастья вдруг получить молодого и сильного мужчину, который стал ее постоянным и надежным любовником. Знать, что раз или два в неделю он придет к тебе или увезет на машине и ляжет с тобой и удовлетворит тебя.
Изменял ли я Людмиле? Она мне никогда этого не запрещала и даже несколько раз говорила о том, что не смеет претендовать на мою исключительную верность. Она говорила только о том, что не хотела бы знать о моих изменах…
Честно признаюсь, что я никогда не воспользовался своей полной свободой. Отчего? Просто так. От лени, может быть. Да и потом, Людмила была мне приятна и интересна во всех отношениях.
Сложилась редкая, а может быть, и не такая уж редкая ситуация — я стал как бы признанным членом семьи. Геннадий не выказывал никакого отношения ко мне, дочь Юля, скорее всего, ни о чем не догадывалась. Людмила ни на что не претендовала, кроме моих ласк.
Все было отлично — мирно и спокойно. Так можно прожить десятилетия. Но вот именно на этом самом спокойном и безоблачном этапе и случилось то, что не должно было бы случиться, но чего следовало ожидать…
За эти три года выросла Юля.
Когда мы познакомились с ней, она была еще подростком. А потом время шло, она становилась девушкой.
А становясь девушкой, она стала искать любви.
Мне тридцать пять лет. Рост — метр восемьдесят. Плечи широкие, глаза красивые, как утверждает моя мама и все окружающие. Я — преуспевающий доктор, человек свободный и независимый, что немаловажно для человеческого достоинства и самоуважения. Я не бегаю, поджав хвост, на государственную службу. Не трясусь перед начальством, не выпрашиваю какие-то гроши в виде «зарплаты». Это сказывается на выражении лица…
Посмотрите на госслужащих. Какой бы ни был красивый и уверенный в себе человек, государственная служба непременно накладывает на него свой оттенок. Потому что это в любом случае — школа холуйства и унизительной зависимости. Я это сам проходил, так что знаю.
Послужишь «дяде» — и в лице твоем появится новое выражение, походка станет иной — специфической, наклон головы. Поневоле вспомнишь старину Некрасова:
Вот так хорошо сказал. Великий был поэт.
У меня все это давно прошло, я уже почти пять лет обеспечиваю себя сам. И теперь скажите, на кого обратить свою любовь, свое чувство молоденькой девушке — на сопляков-однокурсников в институте, или на часто бывающего в доме самостоятельною взрослого мужчину?
Сначала Юля обращала на меня мало внимания. Я был просто приятелем ее родителей. Родителей она не делила на папу и маму и не вдавалась в детали взаимоотношений между ними и применительно ко мне.
У девочек-подростков бывает всегда много проблем, и я попросту не вписывался в круг Юлиных интересов.
К своей чести должен сказать, что никогда не рассматривал Юлю в качестве любовного объекта. Никогда. Для того, чтобы спать с матерью и хотеть ее дочку, надо быть либо извращенцем, либо мопассановским героем. Да и то, кажется, Жорж Дюруа является единственным героем такого плана.
И кроме того, мы познакомились с Юлей, когда она была еще подростком, и я продолжал относиться к ней именно так. А поскольку я не страдал комплексом Гумберта из набоковской «Лолиты» — нимфетки меня не интересовали.
Другое дело, что мы все вместе не заметили, как Юля стала взрослой девушкой. И как она постепенно присмотрелась ко мне, другу матери, и как она решила «положить на меня глаз»…
