Зато Геннадий Андреевич был совершенно спокоен, впрочем, как всегда. Похоже, этот человек уже прошел в своей жизни все — разочарования, страхи, надежды, и их крушение… Он так затвердел, что не удивлялся ничему и на все смотрел одинаково своим прямым немигающим взглядом.
И в тот раз мы также не поговорили с ним откровенно. Геннадий сидел на стуле, пил чай и глядел на нас.
— Мне кажется, нам надо было бы поговорить, — сказал я неуверенно. Мне всегда казалось, что лучше идти навстречу опасности. Это гораздо легче, чем ждать неведомого.
— О чем? — поинтересовался Геннадий Андреевич голосом партийного аппаратчика.
— О Юле, — смешался я. — И обо мне. Она ведь рассказала вам, что…
Я не смог выговорить больше ни одного слова, но Геннадий и не подумал мне помогать. Он продолжал молчать и смотрел на меня холодным, если не ледяным взглядом.
— Что мы скоро поженимся, — закончила за меня Юля, и я еще раз удивился ее решительности и твердости в решениях.
— Да? — перевел на меня взгляд Геннадий. Я кивнул, не в силах ничего больше добавить, и тогда он спокойно произнес:
— Очень приятно. Поздравляю вас. — Потом замолчал на секунду и добавил все так же без всякого выражения: — От всей души. И сердечно желаю вам счастья в семейной жизни.
— Молодец, папка, — воскликнула Юля и, вскочив, поцеловала его в тщательно выбритую щеку.
— По-моему, тебе нужно сейчас пойти к маме, — произнес Геннадий, никак не отреагировав на поцелуй: — А мы пока обсудим кое-что с Феликсом. Идет? — Он показал глазами на дверь спальни, за которой скрылась Людмила.
Юля пошла туда, пожав плечами, а Геннадий скосив глаза в ее сторону, негромко сказал:
— Вот что… если вы действительно хотите жениться, то пожалуйста. Это меня даже радует. Хотя я, как вы сами знаете, не понимаю вас. Но, наверное, у вас уже такой возраст, что нужно жениться и заводить детей. Я в вас ничего особенно плохого не вижу, так что… Только у меня условие.
— Какое? — подскочил я на своем месте. Что это еще за условия?
— Простое, — ответил твердо Геннадий. — Если вы приняли такое решение, то больше вы не прикоснетесь пальцем к Людмиле. Незачем ее мучить. Она очень переживает с тех пор, как узнала про вас и про Юлю. И чтобы никаких связей у вас с ней больше не было. — Он испытующе посмотрел на меня, как будто хотел забраться ко мне в душу.
— Договорились, — вздохнул я с облегчением. Я его понимал — он не хотел бардака в своем доме. Что ж, его позиция понятна.
Мне была непонятна моя собственная позиция, вот что интересовало меня в тот момент.
Я был подавлен активностью Юли. Можно было сколько угодно уговаривать себя, что она плоть от плоти своей матери и по характеру мать и дочь одинаковы. Но это мало утешало.
Я чувствовал себя предателем. Ведь Людмила не сделала мне ничего плохого. А я совершил в отношении ее такое страшное предательство. Не просто отказался от нее, бросил, а сделал это с ее собственной дочерью. Наверное, это нелегко перенести.
— Знаете, Феликс, — сказал Геннадий, допив свой чай. — Мне кажется, что вам лучше всего не появляться тут некоторое время. Сидите дома, встречайтесь с Юлей, если хотите. Но тут появляться не следует. Пусть все уляжется и утрясется. Когда станет можно вам появиться тут, не причиняв боли Людмиле, я вам дам знать. Можете считать это моим вторым условием.
«Да, были люди в наше время», — с невольным восхищением подумал я, слушая Геннадия и глядя в лицо, изрезанное ранними морщинами. Теперь я, кажется, понимал Людмилу и ее восхищение мужем и вообще партийными аппаратчиками застойных времен.
Избитый жизнью, изолгавшийся, несчастный… Человек с разбитой жизнью и опечатанным милицией горкомовским кабинетом… Гомосексуалист. Изгой общества во всех отношениях.
Но какой голос! Какие интонации! Какие глаза у него, когда он сейчас заговорил и стал ставить свои условия!
Персональный магнетизм, как говорит один из героев О’Генри… Попробуй, не послушайся такого…
— Вы так заботливы к Людмиле, — сказал я неожиданно для самого себя. Я и впрямь был этим несколько озадачен. Мне казалось, что его реакция будет иной.
— А как же иначе? — ответил Геннадий. — Мы с вами никогда об этом не говорили… Я и с Людмилой не обсуждал ничего подобного. Но следует, наверное, теперь все же сказать. Тем более, что вы собираетесь стать как бы членом семьи. — Геннадий усмехнулся.
— Я очень благодарен Людмиле за все. Она очень помогла мне в жизни. Из-за меня она долгие годы была несчастна. Хотя я и старался изо всех сил, чтобы жизнь ее и Юли была радостной… Я ничего не жалел для жены и дочери. Тем не менее, все же Людмила многого от меня не получила. Ну, вы сами понимаете… А она дала мне иллюзию семьи. Я чувствовал себя как бы нормальным человеком. Это немаловажно. Мы ведь не просто делали вид все эти годы, что у нас семья. Мы и были семьей на самом деле. Только без постели, как вы понимаете. Так что я в какой-то мере в долгу перед своей женой. Вот я и забочусь о ее состоянии. Вы сами должны понимать.
Одним словом, Геннадий меня убедил и я действительно исчез. Юля приезжала ко мне каждый день. Часто она оставалась у меня, а иногда куда-нибудь ходили.
Что касается моего собственного отношения к тому, что происходило, то оно было двойственным. С одной стороны я чувствовал себя предателем и непорядочным человеком. Меня мучило чувство вины перед ни в чем не повинной Людмилой. Я представлял себе, в каком отчаянии она находится.
С другой стороны, меня захватила Юля — ее молодость, ее страстная любовь. Может быть, я и не слишком порядочно рассуждаю, но мне и вправду было уже пора жениться. Сколько можно быть холостяком?
В тридцать пять лет уже вполне пора определиться. А тут Юля…
Она оказалась напориста и настойчива в достижении своей цели, которой был я. Отказать ей? Не согласиться?
А зачем? Чтобы сберечь себя? Но для кого? Для той неведомой, которую я еще не знаю и еще не встретил?
А встречу ли? И будет ли та, которую я встречу потом, так уж лучше Юли, чтобы ради нее — то есть ради неизвестного, отказываться от известного?
Сыграла роль и моя привязчивость. Так уж случилось, рассуждал я. Ведь это была не моя инициатива. Сам того не желая и не подозревая, я возбудил любовь прекрасной девушки.
Эта любовь не побоялась сама прийти ко мне и объясниться. И попросить, нет, потребовать моей ответной любви, добиться ее.
Юля была для меня как бы воплощением ее матери. Я любил ее, спал с ней, и каждый раз это было для меня как бы путешествием во времени. Я спал с молодой Людмилой…
Тогда же начались Юлины проблемы с наркотиками. У нее было несколько подружек по институту, которые баловались этим, и Юля тоже пристрастилась. Тут сказалась ее натура — подвижная, нервная, страстная. Ее стремление ко всему новому, неизведанному.
К новым, необычным ощущениям реальности и себя в ней…
Несколько раз она пропадала на сутки или даже больше. В это время она была где-нибудь в очередной компании и «ловила кайф».
Однажды, когда ее исчезновение затянулось, мне вдруг позвонил Геннадий Андреевич.
— Мы с вами договорились, что я сообщу вам, когда вам можно будет опять у нас появиться, — сказал он. — Так вот, мне кажется, что это время настало. Тем более, что сейчас пришла домой Юля и она в плохом состоянии.
Как сумасшедший гнал я машину в тот раз. Когда я приехал, Юля лежала на кровати вся бледная и испуганная. Она рассказала, что два дня вместе с подругой они кололи себе всякую дурь, вызывая видения, и теперь ей стало очень плохо.
Я принял меры и взял с нее слово, что впредь она будет во всяком случае советоваться со мной относительно препаратов и не будет исчезать так надолго.
