Гаишников было двое. Один топтался возле своей машины и пытался прикурить. Спички у него все время гасли, не хотели загораться, и он был полностью поглощен этим занятием.
Сержант, проверявший документы у водителя, был немолодым человеком с неприятным замкнутым лицом. Гришу все время подмывало крикнуть что-нибудь, позвать на помощь. Он хотел крикнуть, что они в опасности, что их схватили и везут неизвестно куда…
Лена смотрела на Гришу и все ждала, закричит он или нет. Ей очень хотелось, чтобы все закончилось, чтобы их отпустили. Они же не сделали ничего дурного.
Вот сейчас милиционер что-нибудь заподозрит, попросит всех выйти из машины, и тогда можно будет что-нибудь сделать. Попытаться привлечь к себе его внимание, или убежать, например…
Но милиционер спокойно о чем-то говорил с водителем и не обращал больше внимания на тихо сидящих в машине людей.
Если крикнуть ему из машины, подумал Гриша… Что крикнуть? Например: «Помогите!» Или: «На помощь!»
Что тогда будет? Будет «перо в бок». Причем немедленно. Гриша ощущал, как сквозь куртку ему в бок тычется заостренное лезвие. А милиционер? А что милиционер? Он может вообще не услышать крика, не обратить внимания…
В крайнем случае, если даже он спросит, что это за крики из машины, его собьют с ног и уедут. Пока он поднимается, пока его напарник заведет мотор…
Нет, кричать нельзя. А так хотелось. Спустя полминуты водитель вернулся в машину и, криво улыбаясь, сказал:
— Пересядь на переднее сиденье, — обращаясь к одному из сидящих сзади мужиков.
— Зачем? — подозрительно спросил тот, не двигаясь с места и все по-прежнему тыча свое шило в бок Лене.
— Я говорю — пересядь быстро, — повысил голос водитель, и стало ясно, что он очень взволнован. Мужик пересел. Машина тронулась, быстро набирая скорость.
— Ну, что? — спросили у водителя его товарищи.
— Оштрафовал на десять тысяч, — отрывисто произнес водитель и захохотал негромко и нервно. — За то, что четверо на заднем сиденьи сидят.
— И все? — уточнил один из мужчин.
— Как видишь, — ответил водитель и снова засмеялся. Шея его вспотела от напряжения.
— Ну, теперь все, — облегченно сказал мужик, сидевший рядом с Гришей. — Теперь уже почти приехали.
Машина действительно ехала по тенистой улице, засаженной деревьями, свесившими свои кроны над проезжей частью, и притормаживала.
— Глаза будем завязывать? — спросил водитель, кивая на Гришу и Лену.
— Зачем? — вяло ответил один из мужиков. — Они ведь ничего и никому потом не расскажут. Правда? — он взглянул на молодых людей и засмеялся жизнерадостно.
Их вывели из машины и ввели в здание, которого они не успели рассмотреть. «Боже, — подумал Гриша, увидев темный сводчатый коридор и осклизлые стены. — Почему я не закричал тогда, в машине, когда рядом был милиционер?» Теперь ему стало ясно вдруг, что ничем хорошим эта поездка не закончится. Лучше уж было рискнуть и кричать, чем сейчас быть просто так убитым в этом вонючем коридоре.
Додумать до конца эту мысль он не успел, и может быть, к лучшему. Потому что почти тотчас же его ударили сзади по затылку чем-то тяжелым, и он потерял сознание.
Лена, шедшая сзади, увидела, как мужчина, сопровождавший Гришу, чуть отступил и, пропуская его вперед, размахнулся и изо всех сил ударил его по голове дубинкой, которую мгновенно выхватил из-за пазухи…
Лена закричала, невольно сделала шаг вперед и споткнулась о тело лежащего на каменном полу Гриши.
— Не кричи так громко, — сказал мужчина, твердо беря ее за локоть. — Ты ведь будешь послушная девочка, правда?
Он заглянул ей в глаза и добавил весело:
— Какие у тебя красивые глазки, деточка.
— Что вам надо от меня? — спросила его Лена, едва выговаривая слова, потому что ее колотил озноб от накатившего на нее страха.
Ее затащили в комнату, где она увидела два стоящих рядом операционных стола.
— Ложись вот сюда, и все будет хорошо, — приказали ей, но Лена, уже ничего не соображая, металась раненым зверем и пыталась вырваться из державших ее рук. Чувство отчаяния охватило ее. Так кричит пойманный зверь, когда он уже осознал шестым чувством, что спасения нет.
Лену повалили спиной на стол и, мгновенно закатав рукав джемпера, сделали укол в вену. После этого девушка затихла.
Ярко горела лампочка под потолком. Двое мужчин стояли рядом со столами. Гришу положили на второй стол, рядом с Леной, с его несостоявшейся подругой. С той, которая могла бы стать его возлюбленной, его невестой, его женой, матерью его детей…
Ему тоже сделали укол, но он уже был без сознания и этого не понял. Вошел человек в белом халате, осмотрел лежащие тела людей и хмыкнул.
— Двое? — спросил он отрывисто и деловито.
— Двое, — подтвердил один из мужчин. — Говорят, что здоровы. Мы спрашивали.
— А справку они не предъявляли? — захохотал человек в белом халате. Потом насупился и, доставая из кармана купюры, произнес:
— Вот вам за двоих. Когда будет нужна следующая порция, я вам позвоню.
— Здесь все? — спросил один из мужчин, пересчитывая деньги.
— Вы не в церкви, вас не обманут, — ответил ему человек в белом халате словами Остапа Бендера и опять засмеялся. Смеялся в этой комнате он один…
Люди ушли, и в комнате остались три человека. Один из них в белом халате и докторском белоснежном колпаке, а двое — лежали на операционных столах.
Тот, что был в белом халате, надвинул на глаза колпак, потом деловито наклонил над столом бестеневую лампу и подошел к зеркалу. Вглядевшись в свое отображение, он, казалось, остался удовлетворен увиденным.
— Здравствуйте, доктор, — сказал он своему отражению. — Готовы ли вы к ответственной операции?
И ответил себе же:
— Да, я готов. Все будет хорошо. Мои пациенты останутся довольны. — Потом поклонился зеркалу и, проигрывая стилетом, зажатым в руке, подошел к первому столу.
Держался он важно, старательно выпячивал вперед нижнюю губу, как, он прежде замечал, всегда делали известные хирурги.
Два человека ждали его, лежа на операционных столах. Комната была пуста, в ней были покрашенные казарменной зеленой краской стены и давно не беленый потолок. Голос человека в белом халате звучал гулко, как будто это был голос последнего человека в мире.
И на самом деле, он чувствовал, что один на всем белом свете. Человечества больше не осталось. Оно вымерло или погибло. Он не знал, что там точно случилось, но точно знал, что он — последний человек, оставшийся в живых. Последний великий хирург.
И он готовился к своей операции в полном одиночестве. Он сделал первый продольный разрез на белом обнаженном теле. Выступила кровь, хирург погрузил руки внутрь, ловко и небрежно, как хиропрактик. Быстро вытащил почку и бросил этот бурый комок в приготовленный контейнер с раствором. Потом проделал то же самое с другой почкой.
Он манипулировал с изяществом, наслаждаясь мощью и грациозностью своих движений. Он был один тут — царь и бог медицины, и никто не мог ему помешать.
Потом он перешел к следующему столу и с той же грацией проделал то же самое.
Затем быстро зашил сделанные разрезы. Он спешил, потому что с минуты на минуту должен был
