Вовсе не Бог.
— Мама теперь тоже так говорит, — сказала Юля. — Но это одни отговорки. Ничего не происходит на земле без Божьей воли. Странно говорить, что Бог всемогущ и не признавать того, что без Его воли ничто не может случиться. Так что эта уловка не проходит… Так вот, я говорила о том, что Бог дал мне взамен внутреннее зрение. Стоит мне потрогать человека, и я уже очень многое о нем чувствую. В этом нет никакого чуда, я думаю. Потому что я не знаю, а именно чувствую другого… И я способна чувствовать про других людей на расстоянии. Вот недавно я буквально увидела вдруг, как мама лежит где-то на земле, и почувствовала, как ей больно. Когда мама пришла домой из церкви, она рассказала, что у нее по дороге подвернулся каблук и она очень больно упала на кривом тротуаре.
— И что же ты чувствуешь про меня, например? — спросил я, не ожидая услышать в ответ никакого откровения.
— О, — сказала Юля и замолчала.
— Тебе нужно меня потрогать? — шутливо поинтересовался я и, оторвав руку от руля, положил на ее ладонь.
— О, — повторила бесстрастно Юля и убрала свою руку. Лицо ее оставалось спокойным, и это теперь нравилось мне больше, чем те минуты, когда она улыбалась. Улыбка у Юли была очень странная и страшная. Когда знаешь, что она слепая и вместо глаз у нее пустота под темными стеклами огромных очков, эта улыбка казалась совершенно сомнамбулической…
— Я и почувствовала, — произнесла наконец Юля тихим голосом. — Просто не имело смысла об этом говорить.
— Что ты про меня почувствовала? — удивленный, спросил я. Мне все еще не верилось, что то, что рассказывает Юля об открывшихся у нее способностях — правда.
— У тебя появилась женщина, — сказала она как бы нехотя. — Ты сошелся с ней совсем недавно, но она тебя уже очаровала. Ты хотел это от меня услышать? Или нужно сказать тебе что-нибудь еще?
Обескураженный, я молчал, напряженно глядя на дорогу. Миновали пост ГАИ в Осиновой Роще…
— Она блондинка, причем яркая, — продолжила Юля, но тут я прервал ее. Мне все же удалось взять себя в руки после шока, и я попытался управлять ситуацией.
— Не надо больше об этом говорить, — попросил я. Это и в самом деле было совершенно невыносимо.
— Конечно, не надо, — охотно согласилась Юля. — Кстати, я и не собиралась об этом говорить. Просто так вырвалось… Ты попросил сказать о тебе, вот я и сказала… Ты не расстраивайся, Феликс, я удовлетворена всем этим.
— Удовлетворена? — вздрогнул я при этом неожиданном слове.
— Ну да. В конце концов, я ведь сама попросила тебя завести себе другую женщину, — подтвердила Юля. — Мне так легче с тобой общаться. Да, именно легче, — повторил она, подумав мгновение.
— А мама и в самом деле стала очень верующей, — сказала Юля, переводя разговор на другую тему. — Папе это совсем не нравится, только он ничего не говорит об этом, а я не спрашиваю, почему.
— Ну, он все-таки бывший партийный работник, — сказал я.
— Нет, — засмеялась странным смехом Юля. — Не поэтому… Он не смеется над мамой, но не одобряет. Особенно его раздражает один священник. Он к нам заходил пару раз и со мной разговаривал. Кстати, он подтвердил твои слова о том, что «долина смертной тени» из Библии — это о смерти, а не о слепоте. Так что ты, оказывается, знаток Библии, Феликс… Так вот, я разговаривала с этим священником, он такой старенький и очень добрый. Я это почувствовала. А папа его прямо терпеть не может. На дух не переносит. Когда тот в последний раз пришел, папа даже ушел к себе в комнату и хлопнул дверью перед самым его носом.
— У папы была трудная жизнь, — сказал я, стараясь быть справедливым и посмотреть на Геннадия другими глазами. За последнее время мне действительно стали открываться в нем какие-то совсем другие, неожиданные черты.
На даче мы провели весь день, до самого вечера. Все цвело, лето было в самом разгаре.
На юге в это время трава уже желтая, высохшая на солнце, земля трескается и природа готовится к осени, к осеннему цветению и умиранию. А у нас июль и начало августа — самое буйство красок. Леса стоят зеленые, и все листья еще не успели пожелтеть, так и лоснятся свежестью.
Вдоль забора у нас — огромное количество малины. Мама давно не ездила на дачу, я привез ее сюда только неделю назад, так что кусты малины были почти не обобраны. Маме трудно одной собрать такое количество малины. Сколько раз я просил ее собирать и варить варенье, но из нее садовод еще хуже, чем из меня.
— Приезжай сам, Феликс, — говорит мама. — И лучше съешь ее всю сам, пока она свежая. А то я наварю варенья, да все и испорчу. Там ведь надо определенные пропорции класть с сахаром, да еще варить строго отмеченное время. Нет, я точно все испорчу.
А сама собрать и съесть столько малины она не может. Так что нас ожидали кусты, как будто склонившиеся под тяжестью созревших и перезревших ягод.
Раньше Юля собирала малину сама — пожалуй, это было единственное сельскохозяйственное занятие, которое ей нравилось. Теперь же она была лишена и этой возможности.
Все-таки мне удалось собрать почти корзинку, пока она сидела в кресле и беседовала с моей мамой.
— Вам, Юлечка, надо, наверное, научиться читать по книге для незрячих, — говорила моя мама осторожно. Ей почему-то казалось, что сказать слово «слепых» будет неделикатно. Удивительные все-таки это люди — старики.
— Я и раньше не особенно любила читать, — призналась ей Юля. — По нормальным-то книгам. А уж по этим — нет, не для меня эти развлечения.
Я собирал малину в кустах, а женщины сидели в креслах, и я мог слышать каждое сказанное ими слово. И странное дело — я впервые подумал о том, что между женщинами разговоры совсем не те, что между существами разных полов. Мама была старенькая, а Юля совсем молодая. И интересы у них разные, и вся жизнь. Да уж наконец можно сказать — одна была слепая, а другая — зрячая. Все их разделяло. Но тем не менее между ними вдруг установился какой-то странный и непонятный мне контакт. Раньше такого не было, хотя мама, конечно, была знакома с моей предполагаемой невестой.
Не то, чтобы она слишком уж одобряла этот брак, ведь Юля гораздо моложе меня и это настораживало мою маму. А потом ведь у женщин страшно развита интуиция, и мама шестым чувством подозревала о том, что не все так просто в той семье. Кажется даже, у нее были подозрения относительно того, что связывало меня с Юлиной матерью — Людмилой. Хотя понятно, что сам я об этом никогда не говорил.
Сейчас мама старалась занимать и развлекать Юлю, и как ни странно, у нее это получалось лучше, чем у меня. Во всяком случае, я слышал это по реакции самой Юли. Она смеялась, чего я не мог добиться. Она разговаривала более мягким и теплым голосом, в котором звучали нотки, не адресованные мне.
Может быть, я подсознательно ощущал свою вину перед Юлей. Хотя она и сама предложила мне завести себе другую женщину и, казалось, одобряет то, что я ее послушался, где-то в глубине души я ощущал себя предателем.
Когда же я узнал о том, что Юля почувствовала мою измену и через мои руки, через мой голос узнала о том, что в моей жизни появилась Хельга, это меня окончательно смутило.
Мы пошли с ней гулять по лесу. Посреди карельских сосен мы шли по лесной дорожке, и я держал Юлю под руку. Иногда она замедляла шаг и как будто прислушивалась.
— Здесь так много звуков, — сказала она наконец. — Когда я была зрячей, я и не подозревала о том, как наполнен звуками лес. Скрипят деревья, трутся друг о друга ветки, перелетают птицы… И все это не бесшумно, все имеет свои звуки…
Она потянула носом воздух и замерла:
— А сколько запахов, Феликс… Ты лишен способности обонять всю гамму ароматов. Для этого, наверное, нужно быть слепой. Вот видишь, я правильно сказала тебе, что Бог обязательно дает что-то взамен того, что Он у тебя отнимает.
Юля сделала шаг в сторону и, протянув руку, коснулась толстой сосны, стоявшей совсем рядом.
Ладонь Юли с тонкими, почти прозрачными от белизны и нежности пальцами, легла на кору дерева и
