своим авторитетом уже заключенную сделку. Поэтому вновь образовавшиеся пары просто подходили к трону, кланялись и подталкиваемые в спину придворными дарами убегали «отдыхать под трибуны».
На самих трибунах появлялось все больше свободных мест. По мере того как главное действие (обсуждение дня и места свадебных торжеств, размера приданого, границ нового дариата и т. п.) переносилось в подтрибунное помещение, туда перемещалось и все больше старших даров. Главы семейств, однако, оставались на своих местах: им предстояло досмотреть спектакль до конца, управляя его ходом. В небе погромыхивало, и было неясно, спускается ли зеленоватая тьма и тянет с запада холодком от того, что садится солнце, или от приближающейся грозы. В вазе оставалось восемь записок. Четыре пары.
Лорд-канцлер Дар-Эсиль зевнул и позволил себе присесть на высокий табурет по левую руку своей госпожи. Четыре пары, и в них ни одного Дар-Эсиля. Семейство уже решило все свои проблемы, и, судя по тому, как благосклонно мотнул головой в его сторону, покидая трибуны, двоюродный дядюшка, по старшинству возглавляющий многочисленный клан Эсилей, решило успешно. Значит, и лорд-канцлер всем своим видом должен выражать расслабленность и удовлетворенность. Он и выражал, хотя сердце высшего и самого непоколебимого вельможи Аккалабата билось неровно. Он вновь и вновь находил взглядом — там, под самым козырьком из осиновых прутьев — черные внимательные глаза, четко очерченные брови, небрежно распущенные густые локоны (уже ниже пояса — когда только она успела?), обнаженные смуглые плечи в оправе из белоснежного кружева с розовой окаемкой (его подарок)…
Он не навещал Койю с того самого дня, когда она поставила. прижала его к стенке чудовищным условием: «Ты попадешь в постель ко мне только после того, как полностью удовлетворишь Солу». Он остолбенел тогда — от вероломства, от режущего душу осознания того, что он никогда не был и не будет для нее дороже, чем сёстры, от той простоты и естественности, с которой она — как делала все — отказалась от своих единоличных прав на него. Чтобы доставить удовольствие Соле. Соле, которая сейчас (он подумал об этом с чувством сладким и мстительным) корчится от боли в их семейной опочивальне, на роскошной кровати под золотым балдахином. Одна. Без помощи и сочувствия, потому что ни одной деле Аккалабата не нужно иной помощи и сочувствия, кроме как от ее мужа. А этого он ей не даст — никогда. Так же, как никогда не будет уже его единственной стройная темноглазая женщина с по-мальчишески угловатой походкой и когда-то вечно улыбавшимися глазами.
Дернулись в его поле зрения белые кружева, взметнулись черные локоны:
- Неееет!!!
- Китти Дар-Умбра!
- Меери Дар-Кауда!
Меери, усмехаясь, приближается к чаше. Он спокоен. Хетти Дар-Халем уже выступил: вон с удовлетворённым видом сидит на трибунах, со своей ведьмой-сестрицей и ее домашним медведем, то есть супругом. Не повезло сегодня Дар-Спэрам: Хетти расправился со средним сыном их главной ветви за три минуты. Даже не стал останавливаться, пугать их дуэмом. Просто вонзил меч парню под левую лопатку и, не оборачиваясь, пошел на трибуны. Досматривать. Меери кланяется королеве, лорду Пассеру, поворачивается к чаше и запускает руку на самое дно. В список он не заглядывал. Кроме него, великовозрастного неженатого остолопа, семья Дар-Кауда выставляла пятерых молодых даров из северных замков. О дуэме речи не шло: Кауда не заключают дуэмов на турнирной арене. Убить или умереть. «Вот только если ты выиграешь у Дар- Халема», — шутил Рейвен, инструктируя молодых. Ребята все правильно поняли: все пятеро выиграли свои бои, оставив после себя недвижимые тела с распростертыми крыльями и кровавый след на арене. Иного от них и не ожидалось. Трибуны проводили покидающих турнирный песок даров Кауда уважительными аплодисментами.
Теперь то же самое предстояло Меери, сильнейшему бойцу дома Кауда. Он даже заметил, что, когда лорд Дар-Пассер назвал его имя, кое-кто на трибунах лениво зевнул, а пара-тройка молодых даров незаметно проскользнула на выход. И верно, чего тут смотреть? Устали все, и над ареной собрались тяжелые тучи. Недоумение вызывал только Рейвен: общение с леди Эллой — занудой и ипохондричкой — слишком быстро наложило на него свой отпечаток. Из нормального богатого лоботряса, каким полагалось быть лет до сорока главе рода Дар-Кауда, он немыслимым образом превратился в образец серьезности и ответственности. Вот и сейчас — чинно восседал на трибуне, листая списки, на Меери даже взгляда не поднял. Обиделся? Да, я тоже обиделся, когда это благообразное чучело моего старшего брата вознамерилось со мной обсудить тактику и стратегию поведения — прямо во время турнира, когда на арене летели пух и перья — выясняли стародавние отношения дары Эсиля и Гавиа. Мне было гораздо интереснее, кто из них из кого сделает отбивную, чем слушать наставления Рейвена. Так что я показал ему неприличный жест, изрядно повеселив нашу молодежь, и этим все общение ограничилось.
Меери не спеша разворачивает бумажку. Кто остался-то? Судя по тому, какие семейства еще сидят на трибунах, из Умбра и Акила какая-то мелочь, прочие тем паче не составляют серьезной конкуренции. А если взять — проиграть? Губы сами по себе растягиваются в глумливую усмешку от такой дикости. Даже если он проиграет — нет дураков убивать дара из рода Кауда. Возьмут под дуэм. Гнусно, конечно, но в сущности ему все равно. Он ничего ни к кому не испытывает. И не испытывал. Рейвену теперь не нужна его помощь дразнить крошку Элджи: очаровательная леди Элла Дар-Кауда восседает на лучших местах вместе со своим подкаблучником-мужем. Они ведут, что называется, уединенный образ жизни: даже Меери стали реже приглашать. Ожидают второго наследника. Ну, что там у нас?
Первое, что хочется сделать Меери, когда он опускает глаза на развернутую бумажку, это бросить ее обратно в вазу. Кажется, что она жжет пальцы, но лорд Дар-Пассер строго нахмурился и уже протянул руку. Меери тупо сует бумажку в его ладонь и поворачивается — спиной ко всем, к этой проклятой арене, лицом к неизвестно зачем выскочившему из-за туч, словно вспомнившему, как бешено шпарило оно сегодня весь день, солнцу. Яркие всполохи режут глаза, вышибая слезы. Хоть бы ослепнуть, что ли, или оглохнуть! Чтобы не слышать вот этого:
- Китти Дар-Умбра!
И одинокого женского возгласа:
- Нет! — оттуда, сверху, где сидит — точнее, уже стоит на ногах, семейство Хару Дар-Умбра. «Держите ее семеро, трое не удержат», — мрачно думает лорд Меери Дар-Кауда, сбрасывает орад и, еле волоча ноги, отправляется к месту арены, с которого следует начать схватку.
— Неееет!
Целый месяц она уговаривала. Отговаривала. Договаривалась. Солу отговаривала от ее дурацкой затеи. Китти — от участия в турнире. Уговаривала сказаться больным. Пробовала договориться с Хетти, что он, победив, потребует в обмен на жизнь и свободу своего соперника такого же права для Китти, кто бы у него ни выиграл. Хетти посмотрел на нее как на умалишенную. Сола отказалась ее принять. Китти обиженно поджал губы: «Почему ты думаешь, что я проиграю?» Потом она пробовала уговорить мужа. Она на все была готова: бежать, спрятаться в самом сердце Умбренских гор, только бы не отдавать Китти на растерзание. Лорд Хару был непреклонен: «Китти — дар Аккалабата, он должен драться, когда призывает его королева». На все попытки объяснить Хару, что одно дело драться, когда речь идет о защите Империи или расширении ее границ, например, накостылять наглеющим мятежникам в Кимназе, а другое — глупо погибнуть на устроенном сумасшедшей сестрицей Солой турнире, лорд Дар-Умбра отвечал только одно: «Ты женщина, ты не понимаешь».
Самое ужасное состояло в том, что ни он, ни Китти не осознавали, насколько Китти
