треском копья ломятся булатны, Середя неведомого поля, В самом сердце Половецкой степи! Под копытом черное все поле Было сплошь засеяно костями, Было кровью алою полито, И взошел посев по Руси — горем!..
От усобиц княжих — гибель Руси! Братья спорят, то мое и это! Зол раздор из малых слов заводят, На себя куют крамолу сами, А на Русь с победами приходят Отовсюду вороги лихие!
Стонет Киев, тужит град Чернигов, Широко печаль течет по Руси, А князья куют себе крамолу, А враги с победой в селах рыщут, Собирают дань по белке с дому… А все храбрый Всеволод да Игорь! То они зло лихо разбудили: Усыпил было его могучий Святослав, князь Киевский великий… Был грозой для ханов половецких! Наступил на землю их полками, Притоптал их холмы и овраги. Возмутил их реки и озера, Иссушил потоки и болота! А того поганого Кобяка, Из полков железных половецких, Словно вихрь, исторг из лукоморья, И упал Кобяк во стольный Киев, В золотую гридню к Святославу.
Плачь Ярославны, супруги Игоревой.
Игорь слышит Ярославнин голос… «Там в земле незнаемой, кукушкой Поутру она кукует, плачет: „Полечу кукушечкой к Дунаю, Омочу бебрян рукав в Каяле, Оботру кровавы раны князю, На белом его могучем теле…“ Там она в Путивле раным рано». На стене стоит и причитает: «Ветр-ветрило, что ты, господине, Что ты веешь, что на легких крыльях Носишь стрелы храбрых воев лады! В небесах под облака бы реял, По морям кораблики лелеял, А то веешь, веешь-развеваешь На ковыль траву мое веселье…» Там она в Путивле раным рано На стене стоит и причитает: «Ты ли Днепр мой, Днепр ты мой Словутич! По земле прошел ты Половецкой, Пробивал ты каменные горы! Ты ладьи лелеял Святослава, До земли Кобяковой носил их… Прилелей ко мне мою ты ладу, Чтоб мне слез не слать к нему с тобою По сырым зарям на сине море…» Рано-рано уж она в Путивле На стене стоит и причитает: «Светлое пресветлое ты солнце, Ах для всех красно, тепло ты солнце! Что ж ты, солнце, с неба устремило Жаркий луч на лады храбрых воев! Жаждой их томишь в безводном поле, Сушишь-гнешь не смоченные луки, Замыкаешь кожанные тулы…»
Сине море прыснуло к полночи. Мглой встают, идут смерчи морские; Кажет Бог князь-Игорю дорогу Из земли далекой Половецкой К золотому отчему престолу. Ветер воет, проносясь по степи, И шатает вежи Половецки; Шелестит-шуршит ковыль высокий, И шумит-гудит земля сырая… Горностаем скок в тростник князь Игорь, Что бел гоголь по воде ныряет, На быстра добра коня садится; По лугам Донца что волк несется, Что сокол летит в сырых туманах, Лебедей, гусей себе стреляет На обед, на завтрак и на ужин. Вран не каркнет, галчий стихнул говор, И сорочья стрекота не слышно. Только дятлы ползают по ветвям, Дятлы тёктом путь к реке казуют, Соловьин свист зори повещает… (Вот) на небе солнце засветило, Игорь- князь в земле уж скачет Русской. На Дунае девицы запели: Через море песнь отдалась в Киев. Игорь едет, на Боричев держит, Ко святой иконе Пирогощей. В селах радость, в городах веселье, Все князей поют и величают, Перво — старших, а за ними — младших. Воспоем и мы свет-Игорь слава! Буй-тур-свету Всеволоду слава! Володимер Игоревичу слава! Вам на здравье, князи и дружина, Христиан поборцы на поганых! Слава князьям и дружине! аминь.
В жизни муромского князя Давыда и супруги его столько поэтических подробностей, что невольно зарождается мысль, не вошло ли в состав ее многое из Слова, посвященного этому князю? Замечательно, что есть еще муромское произведение — о князе Константине, в котором обнаруживается такой же склад.
СЛОВО ДАНИИЛА ЗАТОЧНИКА
Это слово полусерьезное, полушутливое, очень остроумное, замысловатое, наполненное пословицами и поговорками, рядом с местами из Священного писания, содержит просьбу, моление, к князю (вероятно, Юрию Владимировичу Долгорукому)[30] об оказании милости сочинителю, который сослан был на озеро Лаче (в нынешней Олонецкой губернии) и находился в крайней нищете.
Предлагаем несколько отрывков из слова — вот его начало:
«Вострубим, братие, яко во златокованные трубы, в разум ума своего, и начнем бити сребряные арганы, и возвеем мудрости своя. Боже, Боже мой! въскую мя еси оставил?.. Да разверзу во притчах гадание мое, провещаю во языцех славу мою. Сердце бо смысленого укрепляется в телеси его мудростию. Бысть язык мой трость книжника скорописца, и уветлива уста, аки речная быстрость. Но боюсь, Господине, похуления твоего на мя; аз бо есмь яко она смоковница проклятая, не имея плода покаянию: имею бо сердце аки лице без очию, и бысть ум мой яко нощны вран на нырищи…
Аз бо есмь, княже, яко трава блещанна, растуще за стению, на ню же ни солнце сияет, ни дождь идет: тако и аз, княже господине, всеми обидим есмь, зане огражен есмь страхом грозы твоея, яко оплотом твердым. Но не возри на мя, княже Господине, яко волк на ягня, но возри на мя, Господине мой, аки мати на младенца. Возри Господине, на птицы небесныя, яко ти ни орют, ни сеют, ни в житницу собирают, но уповают на милость Божию; тако и мы, княже Господине, желаем твоея милости: зане, Господине, кому любово, а мне горе лютое; кому Било озеро, а мне черные смолы; кому Лачь озеро, и мне, на нем седя, плачь горьки; кому ти есть Новъгород, а мне углы опали: зане не процвете часть моя…
…Господине княже! яви ми зрак лица твоего, яко глас твой сладок, и образ твой государев красен, и лице твое светло и благолепно, и разум твой государев, якоже прекрасный рай многоплодовит.
…Егда веселишися многими брашны, а мене помяни, сух хлеб ядущ, или пиеши сладкое питие, а мене помяни теплу воду пьюще, и праха нападша от места заветреня. Егда ляжеши на мягъкых постелях под собольими одеялы, а мене помяни под единым платом лежаща, и зимою умирающа, и каплями дождевными яко стрелами сердце пронизающе…»
Сочинитель был молодой человек:
«…Господине мой! не зри внешняя моя, но зри внутренняя: аз бо одеянием есмь скуден, но разумом обилен; юн возраст имею, а стар смыслом; бых мыслию, яко орел паряй по воздуху. Но постави сосуды скудельничи под поток капли языка моего, да накаплют ти сладчаиши меду словеса уст моих!»
Странная вставка в Слове есть о злых женах, которая не имеет никакого отношения к его содержанию: не заставлял ли Даниила князь жениться против его желания? В списке Ундольского: «луче бо ми железо варити, (нежели) ни со злою женою быти» и проч.
ЯЗЫК ГЛАВНОГО ПЛЕМЕНИ
«Словенскый язык и Русский одно есть», сказал наш древнейший летописец XI в.
В Сербии в XV столетии было мнение, что Священное писание было переведено первоначально «на тончайший Русский язык».
«Церковный язык есть русский язык», сказал знаменитый серб Юрий Крижанич (XVII в.) недавно из- под спуда открытый.
А мы ту же мысль выразим так: великороссийское нынешнее наречие есть древний церковный, наш древний письменный язык, проходивший с течением времени через известные степени развития и пришедший в нынешнее положение — есть органическое продолжение, развитие древнего языка, на который Св. Кирилл и Мефодий перевели Священное писание, или, по крайней мере, самое близкое к нему, родственное наречие.
Болгарским или сербо-болгаро-македонским можно называть его только в географическом смысле, ибо словенцы или словинцы, говорившие этим наречием, жили тогда в стране, известной вообще под именем Болгарии.
Формы письменного языка часто костенеют, между тем как народная речь течет своим потоком. Она врывается по временам в письменный язык, который, между тем, и сам, под пером писателей, подвергается своим изменениям. Сравните настоящую великорусскую речь с письменным и литературным языком; сравните язык петровский, ломоносовский, карамзинский, нынешний — между собой: сколько изменений
