у него на груди.
— Ну, будет, будет, — утешал ее тот и виновато Конькову: — Извините, капитан… женщина.
— Да я понимаю. Может, мне выйти на минуту?
— Нет, — твердо сказал Чубатов. — Когда болит зуб, его сразу надо дергать.
Даша умолкла внезапно и теперь смотрела во все глаза на Чубатова. Иван поцеловал ее как-то церемонно и обернулся к Конькову.
— Я готов, капитан, — хлопнул себя по животу. — У меня зипун весь пожиток. — Сказал Даше: — Чего понадобится, попрошу у тебя.
— Я все принесу, — пролепетала она.
— Да, вот еще! — Чубатов вскинул голову и как-то весело посмотрел на Конькова. — Капитан, а можно мне идти с гитарой?
— Можно… до самой камеры.
— Вот спасибо! — Чубатов снял со стены гитару, подошел к Даше, еще раз поцеловал ее: — Не горюй! — И потом капитану: — Пошли!
Чубатов шел рядом с Коньковым как с приятелем и пел под гитару:
Прохожие и подумать не могли, что один из этих двоих был арестованным, второй же — конвоиром.
А Даша стояла на крыльце, прислонившись к дверному косяку, и смотрела невидящими глазами прямо перед собой в темноту, откуда долетала к ней, все отдаляясь, негромкая песня Чубатова.
19
Коньков пришел домой поздно, в скверном настроении. Моросил дождь, и на сапоги налипала ковлагами придорожная глина. Обчищая о железную скобу сапоги, еще подумал: теперь бы выпить не грех с каким-нибудь приятелем. А Ленка разве компаньон в таком деле. Да еще и обругает, если предложишь.
Он постучал в оконный наличник. В сенях тотчас вспыхнул свет. «Значит, ждала», — с невольным одобрением подумал Коньков.
— Ты чего такой хмурый? — спросила она с порога. — Иль проголодался?
— С прокурором поцапался, — отвечал Коньков, снимая плащ. — Дело у меня забирает.
— Подумаешь, беда какая. Отдай, пусть потешится.
— А тебя, говорит, накажем.
— За что?
— Чубатова посадили… А я не согласен.
— Ах ты! Какая жалость! — всплеснула руками Лена. — Не везет этой Дашке, опять ей горе мыкать в одиночестве.
Коньков присел на лавку, снял мокрые сапоги, надел шлепанцы.
— Начфин его гробит. Но мы еще посмотрим.
— Лень, а у нас гость!
— Иди ты? — обрадовался Коньков.
— Пошли! Чего расселся?
— Идем, идем, — весело отозвался Коньков, потирая озябшие руки.
Посреди зала в красном креслице важно восседал Арсё и курил свою бронзовую трубочку. На нем были легкие бурые олочи, расшитый по бортам и вороту синий халат, а на голове покоилась старомодная, плетенная из черной соломы шляпа с вуалеткой. Сбоку над щекой свисал белый ярлык с указанием цены этой шляпы. Своя же заношенная кепка лежала на коленях.
— Арсё! Какими судьбами? — радостно приветствовал его Коньков.
— В город приезжал… Шляпу покупал, — Арсё мундштуком трубочки указал на голову.
— Шляпка-то дамская!
— Ну и что? Мне очень нравится. Красивая шляпа. Внуку подарю или внучке.
— Где ты ее раскопал? Таких уж не носят лет десять.
— Почему?
— На ней вуалетка.
— Какой вуалетка? — Арсё снял шляпу и с любопытством разглядывал ее.
— А вот вуалетка, — указал Коньков на вуалетку частого плетения с черными мушками.
— Это накомарник, понимаешь, — сказал Арсё, снова примеривая на себя шляпу.
Коньков засмеялся:
— Ты бы хоть ярлык с ценой срезал.
— Это? Зачем? Красиво… И все узнают, сколько деньги платил.
— У тебя, брат, все продумано.
— Конечно, — согласился Арсё.
— Мать! А ну-ка накрывай на стол, чего погорячее! — крикнул Коньков жене, хлопотавшей в прихожей, и снова Арсё: — Как ты меня нашел?
— Наши люди говорили.
— Откуда они знают, где я живу?
— Наши люди все знают.
— Пра-авильно, — усмехнулся Коньков, принимая от Елены тарелки и расставляя их на столе.
— Я приезжал тебе говорить: Гээнта не виноватый. Гээнта не поджигал лесной склад, — сказал Арсё, понизив голос и подаваясь корпусом к Конькову.
— А кто же поджег его? — Коньков хоть и оживился, и блеснул огонек в глазах его, но губы кривились в чуть заметной усмешке.
— Боборыкин поджигал, — уверенно ответил Арсё.
— Кто тебе сказал?
— Никто не говорил… Сам знай.
Огонек любопытства, блеснувший было в глазах Конькова, снова угас, и он спросил скорее для приличия:
— Каким же образом ты узнал?
— Бабушка Оника видел… Моя жена.
— Почему же она мне не сказала? — удивился Коньков.
— Она тебя боисси.
— Что же она видела?
— Она, понимаешь, дрова собирал… Там, тайга, где лесной склад был. Вдруг лошадка едет, человек на ней, верхом, понимаешь. Бабушка смотри, смотри… Кто такой? Боборыкин, оказывается. Его слезал с лошадка, ходи юрта, где Гээнта спал. Бабушка за дерево прятался.
— А чего она спряталась?
— Она боисси. Боборыкин смотри кругом, никого не видал. Тогда он вынимай трубка из кармана, белый. Немножко поджигай. Дым ходил из трубка. Бабушка думал, его курить будет. Нет, понимаешь. Трубка отнес в юрту. Сам на лошадка садился, уехал тайга. Бабушка домой уходил. Может, полчаса, может, час проходил… Пожар! Юрта гори! Лесной склад гори! Вот какое дело, понимаешь.
— А кто докажет, что это был Боборыкин?
— Я могу доказать, такое дело.
