посадкой.
О чем думал Филин в ту минуту, когда самолет еще прочно стоял на всех своих многоколесных тележках?
О том, что лобовые стекла кабины слегка розоваты от впаянных термоэлементов, точь-в-точь как окна Эрмитажа. Надо бы узнать, почему в Зимнем дворце розовато-сиреневые стекла. Состав такой, что ли?
И сразу же захотелось в Ленинград…
Грохот «плавилки», счищающей наледь с бетона, напомнил, что основная взлетно-посадочная полоса еще не расчищена, значит, взлетать придется с запасной. Она узкая.
В ушах, сдавленных наушниками, тихонько завжикала кровь. Вспомнился плакатик в медкабинете предполетного осмотра:
«Частота пульса у летчика: Норма — 60. В кабине — 80. Мотор запущен — 110. Рулежка — 120. Взлет — 130. Бой, дозаправка в воздухе — 160».
Кто-то из ветеранов уважительно говорил: «Мы воевали на ваших посадочных скоростях…»
Ага! Вот оно! Тогда, перед запуском, подумалось: «Вот он, последний взлет. Капитан Филин поет лебединую песню!»
Ольга не хотела третьего ребенка: «Ты загремишь под фанфары, а я одна с тремя останусь?!» Он дал ей «слово русского офицера»: «Родишь мальца — уйду с летной должности». — «Знаю тебя, обманщика! Ты и перед Милочкой так же говорил». — «Если б сына родила, ушел бы. Сын — дело серьезное. Сам буду воспитывать. На земле». — «А если опять дочь?» — «Бомбы три раза в одну воронку не падают. Сын будет». Как в воду глядел: все соседки, все врачихи, акушерки, санитарки твердят в один голос: сын будет. И веснушки-то на лице выступили, и живот «репкой», и еще черт-те что углядели. Значит, и в самом деле лебединая песня!.. Эх, не надо было так думать! Накликал.
— Экипажу приготовиться к запуску! — объявил правый пилот вместо Анохина. В наушниках потрескивало.
— Проверить, у кого замыкает кнопка СПУ![11] — добавил Филин.
Заработала вентиляция радиоаппаратуры, и в кабину потянуло запахи нагретой изоляции. Пальцы Анохина забегали от тумблера к тумблеру, от кнопки к кнопке, так бегают руки органиста по многорядью клавиатур. И самолет заревел, точно огромный орган, у которого включили все регистры, — от баса «тубы мирум» — трубы мира — до флейты-пикколо. Осанистый рокот на фоне свистящего шипа… Месса для четырех турбин с винтами.
Порулили на старт. Налитые горючим крылья тяжело подрагивали на стыках бетонных плит. Филин выглянул за бронеспинку: Прокуратов грыз под своим прозрачным колпаком сухарь с тмином. Значит, порядок. Все своим чередом. Взлет пройдет нормально.
Филин чихнул в рукавицу и пожаловался командиру:
— До третьего курса была еще закалка. А как стали в меха кутать…
Анохин нетерпеливо кивнул: читай контрольную карту!
Филин взял затертую картонку с вопросами и пономарским голосом завел предстартовую «молитву». При этом кивки командира он переводил в ответы, чтобы «черные шары» [12] фиксировали все как надо.
— Тормоз?
— Снят.
— Автоматика?
— Отключена.
— Триммерные эффекты элеронов?
— На нулях.
— Рули высоты?
— Согласно центровке.
— Двери и люки?
— Закрыты.
— Стопорение рулей?
— Расстопорено. Зеленая горит… «Легенда», я «девятый». Осмотрен по карте. К взлету готов.
— «Девятый», — откликнулся руководитель полетов. — Полоса сухая. Взлет разрешаю.
Звон турбин истончился до истошного «и-и-и».
Едва машина сдвинулась с места, как оркестр, выстроившийся у стеклянной пирамидки КДП, грянул «Прощание славянки». На вентили труб были надеты чехлы, чтобы пальцы музыкантов не примерзали к клапанам. У развернутого знамени командир полка в меховом комбинезоне вскинул руку к меховой каскетке, отдавая честь экипажу, идущему в Атлантику «на полный радиус». Самолет разбегался, взметая за собой поземку и раскаты старого марша.
Сквозь надсадный рев моторов пробились на секунды печально-бравурные рулады валторн.
Филин завороженно следил, как с закрылков срываются комочки горючего. Пробоина захватывала краем баки третьей топливной группы. Короткое замыкание и… Надо срочно отключить противообледенение правого крыла.
Анохин медленно — осторожно — набирал высоту. В голубой дали едва заметно вспухали, клубились кучевые облака. Командир плавно развернул корабль на север, обходя теплый фронт. Лучше сделать крюк, чем зарыться в эту вату, в которой турбины жрут топливо вдвойне, в которой трясет порой так, что крылья ходят, как у махолета, и в которой, наконец, вызревают молнии — шаровые, линейные, ветвистые, какие угодно…
«Летим точно на север, — отметил про себя Филин, — а значит, не возмущаем силовые линии магнитного поля Земли. И слава богу!»
— Штурман, подлетное время к запасному аэродрому?
— Четыре часа десять минут, — доложил Кижич и еще раз поразился, как невыносимо долго висеть им между небом и землей. До следующей поворотной точки битый час.
Капитан Филин не спускал с пробоины глаз. На больное крыло падала тень фюзеляжа, и крыло было чугунно-черным.
Анохин благополучно набрал высоту: на стеклах кабины расцвели морозные цветы. Но вести самолет по-прежнему было трудно: турбины левого крыла работали на полную мощность, и машину сносило в сторону неработающих двигателей. Восьмилопастные винты умолкших моторов вращались на авторотации[13], лобовое сопротивление их дисков ощутимо передавалось через левую педаль. Черные рога штурвала норовили уйти вправо, и майор с силой удерживал их.
Филин ждал, что командир вот-вот передаст ему управление, а сам слегка расслабится, переведет дух, все-таки после столкновения с «фантомом» прошло больше часа. Но время тянулось, а Анохин как вцепился в рукояти штурвала, так и не выпускал их из короткопалых рук. Сегодня за весь полет он еще ни разу не передавал Арсению управление; либо вел самолет сам, либо включал автопилот — будто вдруг разуверился в своем правом. Поговорка правых пилотов «Наше дело правое — не мешать левому, на педали жмем нейтрально, деньгу гребем нормально» утешила слабо.
Сначала Филин тихо обижался, точь-в-точь, как дулся он на старшего брата, который возил семилетнего Арсюшу «на раме» взрослого велосипеда и не позволял ездить самому, хотя тот здорово крутил педали и из-под рамы.
Обида копилась, росла… Неужели он не понимает, как хочется подержать напоследок штурвал, попрощаться с небом?
Арсений не покривил душой, когда обещал Ольге уйти с летной работы. Уходить так уходить… Недаром бывалые «пилотяги» учили: «Принял в воздухе решение и держись его до конца. Замечешься —
