оба-два… Братцы на подбор, только застенчивые…
— Ну что ж, — сказала сообразительная вдова, — заходите оба!
Она с поклоном отворила дверь в избу, откуда на молодца повеяло теплым жилым запахом. Неуверенно оглянувшись на Тришку, Иван-Дурак шагнул в сени.
— Ас этим мне что прикажешь делать? — накинулась вдова на Тришку. — Молод-зелен, да еще с придурью, как я вижу?!
— А что хошь, Василисушка, — развязано отозвался домовой. — Что тебе твое вдовье сердце подскажет… Пусть он у тебя поживет, всласть поест, попьет… Лишь бы до поры, до времени о деле своем не вспоминал. Ты уж расстарайся, Василисушка. И как-нибудь, про между делом, расспроси парня, какое дело он имеет к воеводе Лиху Одноглазому. Да так, чтобы он чего не заподозрил… Ну да не мне тебя учить, Василисушка, недаром ты в народе слывешь Премудрою… А уж Недотыкомка тебя своими милостями не оставит…
Произнеся эти слова, Тришка как бы ненароком уронил в сию же минуту подставленный вдовий передник кошель с медью.
— Ладно, ладно, ступай, — с притворной строгостью проворчала Василиса Премудрая. — Сами разберемся…
Довольный исполненной миссией Тришка попрощался с вдовой и направился туда, где высился дворец царя в окружении казенных строений. Кащеев дворец, по обычаю, был те-мен и тих. По крайней мере, он так выглядел, но домовой знал, что именно в эту самую пору начинается во дворце полунощное бдение над колдовскими зельями и черными книгами — собирает царь Кащей лучших волхвов да магов Вселенной, дабы, воскуривая серу и радий, зреть бестелесным оком в самую суть мироздания.
Книжная премудрость в Кащеевом царстве была под запретом, то есть простой люд и нелюд не должон был ведать никакой грамоты. Сие знание было открыто лишь прикормленным при дворе волхвам да в незначительной мере приказным дьякам. От всеобщей грамотности царь ждал беды, а посему каждого, уличенного в запрещенной начитанности, ожидали лютые пытки и казни. Но, как водится, заповедное обладало неодолимой силой, и записанное в книгах тайными тропами пробиралось во тьму народного разума. Находились смельчаки, самочинно постигающие грамоту, чтобы после в виде пословиц, песен и прибауток, а то и сказок разносить по округе. Особой популярностью пользовался так называемый Заповедный свиток, где предсказывалось появление чудо-богатыря, который свергнет постылого царя и наладит вольготную сытую жизнь.
Сам Тришка грамоте не разумел, но столько раз подслушивал как гуляющие пока на свободе книжники пересказывают охочим содержание Свитка, что выучил оный наизусть. А теперь, воочию узрев предсказанного чудо-богатыря, мелкий домовой тайного приказа испытывал жгучее любопытство, чем-то все это кончится? Задумавшись, он и не заметил, как дорогу ему преградили добры молодцы из личной дружины воеводы Лиха.
— Да никак это сам многоуважаемый Триф-фон?! — издевательски вопросил рослый дружинник, чьи кулаки не уступали размером голове. — Куда путь держишь, приказная крыса, опричь своего дружка Недотыкомки?
За глаза и в глаза дружинника кликали Опричником — за привычку к месту и не к месту вставлять словечко: «опричь».
— Род домовых, — гордо сказал Тришка, — ведет свое происхождение от кошачьих, а не от грызунов.
— Да ты никак грамотей? — деланно изумился Опричник, пихая локтями своих дружков, Хлебалу да Бухалу, не уступавших ему статью и силой. — А раз грамотей, следует свести тебя в Тайный приказ, на правеж… А может, обойдемся сами, опричь приказных, а?
— Обойдемси, — поддержали его дружки.
Тришка испуганно отступил в тень. Известно, что между Воинским и Тайным приказами давняя вражда. Дружинники никогда не упускали случая покуражиться над мелким служащим, за которого никто заступаться не станет. Домовому было ведомо, что к пойманным нелюдям дружинники применяли страшные пытки, используя при этом запрещенные в Кащеевом царстве ладан и так называемую «святую воду», привезенные из Царь-града, что стоит у Теплого моря. Чтобы избежать таковых мучений, Тришка попытался перекинуться ветошью, но был вовремя схвачен крепкой мозолистой рукой Хлебалы за шиворот, поднят вверх и буквально парализован крестообразной кипарисовой веточкой, которую дружинник, незнамо зачем, носил на шее.
— Аи, не мучьте вы меня, вой добрые! — запричитал Тришка. — Аи не ведаете вы того, что спешу я к славному воеводе Лиху, чтобы сообщить ему важную весть!
— Какую еще весть? — насторожился Опричник.
Хлебала опустил домового на землю, но продолжал удерживать за шиворот.
— Сие изложить могу только воеводе, — осмелев, заявил Тришка.
— А ежели я тебя ладаном попотчую, опричь святой воды? — с угрозой спросил Опричник.
— Тогда я все выложу, как на духу, — признался Тришка, вполне искренне и тут же добавил, многозначительно обведя мерцающими круглыми глазами двух других дружинников. — Но когда славный воевода Лихо Одноглазый возжелает узнать, откуда у могучего воина Опричника столь важные сведения, что вышеупомянутый воин ему скажет? Или сей достойный дружинник намеревается укрыть от своего воеводы лишь для его, воеводы, ушей предназначенное?
— Ты, Опричник, это, поосторожней бы с ним, — угрюмо пробормотал Бухала. — А то как Лихо разгневается, поедем мы тогда кандальников в рудную гору стеречь…
Услыхав про рудную гору, Хлебала выпустил домового. Тришка уже было наметился юркнуть в ближайшую крысиную нору (чтобы он там ни говорил о родстве с кошачьими, а тайными лазами грызунов при случае не брезговал), но Опричник вдруг перехватил его.
— Лады, приказной, — сказал он. — Пойдем к Лиху, скажешь ему все тебе ведомое опричь нас.
«Попал, как кур в ощип, — уныло думал Тришка, когда дружинники вели его темными проулками к своему терему. — И чего вам, вояки, в кружале не сиделось?.. А ведь придется выкладывать Лиху всю правду, от него недомолвками не отделаешься…»
Воевода принял нежданного известника в своей опочивальне. Со страхом смотрел Тришка на великана Лихо, что был на голову выше даже Опричника. Одноглазый сидел в одной ночной рубахе на краю своей гигантской постели, и его поросшие рыжим курчавым волосом икры возвышались над домовым, словно каменные столбы царских палат, невесть зачем обернутые звериной шкурой. Единственный целый глаз воеводы сверкал недоброй зеленью, а пустая глазница второго темнела, будто вход в пещеру Горыныча.
— Ну, чем порадуешь? — глухо пророкотал Лихо, вспугнув стайку летучих мышей, примостившихся было на ночлег под самой стрехой воеводиной опочивальни. — Говори, да только всю правду. Мне недосуг возиться со всякой подовой нечистью.
— Прости, великий воевода, — залебезил Тришка, — что беспокою пустяками, не достойными твоего слуха…
— Короче! — грозно рыкнул великан.
— Спешу доложить тебе, — зачастил домовой, — что нонче явился в Магов-град чудо-богатырь Иван-Дурак, в Заповедном свитке предсказанный…
— А ты почем знаешь, что это именно чудо-богатырь, а не самозванец? — настороженно спросил его Лихо.
— Так ведь писано, славный воевода, что явится чудо-богатырь единожды, а будет его вдвое…
— Ты чего молотишь, бес! — озлился воевода. — Как это «явится единожды, а будет его вдвое»?!
— Так ведь он ЧУДО-БОГАТЫРЬ, — пояснил Тришка. — Чудо зовут Дураком, а богатыря — Иваном, получается — Иван-Дурак, единый в двух лицах…
— Перун вас разберет, навьих детей, — отмахнулся от Тришкиных пояснений воевода. — Где он
