Полдень XXI век 2009 № 05

— У тебе переживет, пожалуй, — с притворным недовольством проговорил писарь.

— А я-то что, я бы всей душой. — Судя по тону, палач явно обиделся. — Да не велено было, чтоб до смерти…

— Ладно, тебе, — сказал Недотыкомка. — Ты вот что, Упырь, подними-ка этого книжника ко мне, потолковать с ним хочу.

— Надо потолковать, спускайся сюда, — резонно заметил Упырь. — Ему теперь Ярилин огнь вреден.

— Ах, ты поганец, — прошептал писарь, нехотя опуская ноги в лаз…

В погребе было жарко. И темно. Коптящий красноватый язычок масляной светильни не позволял толком разглядеть узника, мертво висящего на дыбе. Сие весьма порадовало Недотыкомку, даже в этой полутьме было видно, как изувечен книжник.

— Да точно ли он у тебя жив? — спросил Недотыкомка грозно, по-начальственному, хотя был ненамного старше палача по должности.

— У меня самостырно не умирают, — ответил Упырь, выступив из самого темного угла. Его длинный, влажный язык непроизвольно облизывал острые белые зубы.

— Эй, ты, — обратился Недотыкомка к узнику, — говорить можешь?

Книжник застонал утвердительно.

— Сними-ка ты его с дыбы, дружок, — сказал вдруг Недотыкомка Упырю. — Да напои, а после убирайся. У меня государственное дело.

Упырь пожал острыми плечами и принялся выполнять приказание. Освобожденный от ремней, удерживающих его под сводом, узник мешком свалился на пол и не подавал признаков жизни, пока Упырь не окатил его холодной водой. Выполнив веленое, палач отворил незаметную дверцу и ушел. Недотыкомка некоторое время прислушивался к его шагам и, убедившись, что оставлен с преступником наедине, спросил:

— Слушай, книжник, ты в пророчествах всяких, былинах стародавних, ведаешь ли?

— Ведаю, — отозвался узник хриплым, замогильным голосом.

— Тогда скажи мне вот что, книжник, — продолжил свой импровизированный допрос писарь. — Правду ли бают, что явится богатырь по прозвищу Иван-Дурак, и… — Недотыкомка усиленно заскреб в затылке, изображая работу мысли. — Как там дальше то, вот, дьявол, запамятовал…

— И победит он Кащея Бессмертного, — продолжил за него книжник, — и станет тот Кащей вечно служить своему победителю, и положит он к ногам его великое царство…

— Точно, — деланно обрадовался Недотыкомка. — Видимо, плохо старается Упырь, если память у тебя еще не отшибло… Ну да прощевай, книжник, заболтался я тут с тобою…

Постой, — сказал он сам себе. — А как ты думаешь, книжник, может энтот богатырь явиться наяву али байки все это?

Жуткий трескучий звук раздался в подземелье. Это рассмеялся полумертвый книжник.

— Нет, не байки это, писарь, — сказал он таким тоном, что у Недотыкомки аж все захолонуло внутри от недоброго предчувствия. — Явится богатырь, как солнце ясное, и все ваше поганое царство обратит в прах. Отольются тогда вам мои слезыньки…

Узник рванулся к Недотыкомке, тот с визгом отскочил к лестнице, ведущей наверх, заверещав:

— Не замай, вор!.. Велю Упырю, он с тебя шкуру живьем спустит!

Книжник захохотал как безумный, а писарь одним махом взлетел по лестнице и, только очутившись снова в пронизанной закатным солнцем избе, облегченно перевел дух.

2

Вышла Василиса Премудрая за Ивана-Дурака

и стала она Василисой Дурак.

Брачное объявление

Когда домовой Тришка с чудо-богатырем вышли из приказной избы, Ярило уже клонился за дальний берег Мокоши. На узких улочках Магов-города толпился праздный вечерний люд и нелюд. Румяные да рыжеволосые сбитенщики-пирожники мешались с остроухими и кошачьеглазыми торговцами амулетами, приворотными зельями и прочим волшебным товаром. Среди привычной кикимор-ской нечисти попадалась и иноземная. Светловолосые субтильные эльфы присматривались к домотканым холстинам, прикидывали, как будет смотреться на льняном полотне серебряная эльфийская вышивка. Носатые и горбатые гоблины рылись сухими суставчатыми пальцами в связках чебреца и зверобоя. Неповоротливые тролли пробовали в кабаках ягодные и медовые настойки, постепенно утрачивая даже нечеловеческий облик. Джины-ифриты дышали на прохожих волшебным неопаляющим огнем и показывали замысловатые восточные фокусы. Лисы-оборотни из страны, где восходит солнце, сбывали собственные шкуры незадачливым маговгородским скорнякам, не ведающим, что с наступлением полуночи эти золотистые с искрой меха обратятся в невзрачные лоскуты старой, не нужной даже хозяевам, кожи.

Иван-Дурак дивился всем этим чудесам, поминутно застревая то у лавки с иноземными диковинами, то возле заезжего ифрита-факира, глотающего собственный огонь. Тришке то и дело приходилось тянуть своего подопечного за палец, приговаривая недовольно:

— Ступайте, ступайте, чудилы. — Тришка помнил о придури деревенщины, а посему именовал его во множественном числе. — Насмотритесь еще…

Ни шатко ни валко добрались они до вдовьей избы, когда уж Месяц Месяцович стал засматриваться на собственное отражение в озерной глади. Вдовья избушка стояла на отшибе, на самой круче. Выше ее были только стены городские, воздвигнутые на древних меловых утесах, а посему неприступные. Избушку окружал частокол, а на столбах ворот сидело по сове. Обе они казались деревянными, однако, когда Тришка постучался, сова, что сидела справа, вдруг расправила крылья и с тяжким уханьем снялась с округлой верхушки столба. Спустя мгновение ее распластанный силуэт пересек лик Месяца, отчего отражение небесного княжича брезгливо поморщилось, или это просто рябь пошла по воде.

— Приколдовывает хозяйка помаленьку, — пояснил Тришка, проводив ночную птицу взглядом. — Гадает, ворожит, заговаривает… Дело ее вдовье, самой на кусок хлеба приходится зарабатывать…

Иван-Дурак на это смолчал, ему не терпелось увидеть саму вдовушку, а чем она там себе на хлеб зарабатывает, его не заботило.

— Кого там нелегкая принесла к ночи? — раздался за воротами не шибко приветливый женский голос.

— Открывай, родимая, — ласково сказал Тришка. — Постояльцев тебе привел…

— Молодых хоть, постояльцев-то? — игриво поинтересовалась вдова. — А то прошлый раз старика приволок… А на что он мне, старик? Я, чай, еще не старуха…

— Молодых да удалых, — признался домовой. — Тебе по нраву придутся…

Заскрипела воротина и отошла в сторону. Тришка, подтолкнув вдруг заробевшего молодца, прошипел по-кошачьи:

— Чего встали, орясины, входите, коль пришли…

Иван-Дурак сделал несколько шагов и снова замер, как истукан, с восхищением уставясь на хозяйку дома.

Месяцовичу надоело смотреться на себя в неверное зеркало озерной воды, и он тоже заглянул на вдовий двор, одев небольшую, но складную женскую фигурку своим жемчужным сиянием. В этом сиянии лицо вдовы показалось Ивану-Дураку белым как снег, а в вырезе ночной сорочки он со смущением разглядел глубокую теневую ложбинку.

— Входи, добрый молодец, — напевно произнесла вдова. — Гостем будешь… А где еще постояльцы? — спросила, поворотясь к домовому.

— Здеся они, — сказал Тришка, подмигивая вдове светящимся в полумраке кошачьим глазом, —