Недотыкомка выудил кончиком пера утонувшую в чернильнице муху и изумленно посмотрел на переминающегося с ноги на ногу ражего детину с простодушным лицом деревенщины.
— Как, ты говоришь, тебя зовут?
— Его Иваном, а меня Дураком кличут, — охотно повторил детина, искательно заглядывая писарю в выпученные зенки.
Тот медленно, словно опасаясь измазать и без того фиолетовые от чернил вихры, заложил перо за ухо и, привстав, еще раз оглядел приказную избу: печь с изразцами, да лавки по стенам, да слюдяное окошко, за которым стоял горячий и пыльный летний день. Если не считать самого не выспавшегося, а потому туго соображающего Недотыкомки, глупо ухмыляющегося деревенщины, и притаившегося за печкой стеснительного домового Тришки, более в избе никого не было.
— Кто Иван-то? — спросил писарь, осторожно опуская поджарый зад обратно на лавку.
— Он! — ответил парень и стукнул пудовым кулаком себя в глухо отозвавшуюся грудь.
— А ты?
— А я — Дурак.
— Ага, — пробормотал совершенно растерявшийся Недотыкомка. — А он, значит, Иван… реникса какая-то…
— Иван-Дурак это, — мышью пропищал из-за печки Тришка. — Чудо-богатырь предсказанный, един в двух лицах…
— Цыц! — прикрикнул на него писарь. — Сам вижу, что предсказан… — и осекся.
Мушиные полчища, воодушевленные установившейся тишиной, а главное, неподвижностью участников немой сцены, тотчас же облепили обкусанную писарем краюху с медом. Домовой завозился у себя в закутке, заерзал и вдруг сочным, хорошо поставленным баритоном, мастерски копируя манеру придворного Кота-Баюна, провозгласил:
— «.. и вот третья голова ящера, срезанная…»
— Брысь, проклятый! — опомнившись, заорал на него Недотыкомка. — Ишь, чо удумал… вот я тя щас березовым веником да поперек хребта…
Тришка испуганно умолк и, кажется, даже перекинулся ветошью. Не видно его стало и не слышно, зато отозвался деревенщина:
— Чаво это он? — спросил он недоуменно.
— Забудь, — досадливо отмахнулся писарь. — Ты мне лучше, Иван, вот что скажи…
— Тю, — перебил его детина, — Иван ему скажи… Как же, скажет он. Держи пазуху шире. Он, братка мой, немтырь от рождения. У меня спрашивай, коли надо.
Недотыкомка потряс головой, словно хотел вытряхнуть из памяти весь сегодняшний с утра не заладившийся день, но вытряс лишь соломенную труху из волосьев.
— Ладно, Ива… Дурак, — сказал он. — Ты лучше скажи, зачем пожаловал в Магов-город — по делу али так?
— Как так? По делу…
— Торговлишку ведешь? — писарь с сомнением оглядел рваную рубаху и дырявые портки Ивана- Дурака. — Али ремесло какое стараешь? А может, ты… в дружину царскую пришел наниматься, богатырь?
Последний вопрос Недотыкомка задал с откровенной издевкой. Кто ж возьмет деревенского дурня в дружину, без коня и зброи. Богатырь не богатырь, а без своего снаряду к царскому воеводе даже и не суйся, будь ты хоть трижды предсказанный… Вот же, нечисть подовая, тянули тебя за язык: дурака богатырем предсказанным назвать да еще Свиток заповедный цитировать при посторонних…
Писарь тайного приказу, несмотря на жару, мгновенно облился холодным потом, вспомнив, как казнили недавно на Чумной площади уличенного в измене дьяка: сначала кожу содрали живьем, а потом голого да в смолу кипящую! Жуть…
Писарь опять потряс головой, но теперь не добыл даже трухи.
— Так что скажешь, Дурак? — спросил он устало.
— Так по делу мы, — ответил Дурак. — К самому воеводе Лиху Одноглазому…
Затрещина вышла звонкой.
— Ну, чего ты дерешься? — плачущим голосом спросил сам себя Иван-Дурак. — Рази не сказано было в приказной избе спросить у писаря, а? Ты ведь писарь? — обратился он к потрясенному такой расправой Недотыкомке. — Видишь, и пергамен у него, и перо за ухом: писарь и есть. Можа, думаешь, он воеводу Одноглазого не знает, так я у него щас спрошу…
Недотыкомка чуть было не ляпнул, что писарь энтот должон быть из Воинского приказу, но вовремя прикусил себе язык. Уж больно любопытно ему стало, по какому делу приперся этот дурень к известному своей независимостью царскому военачальнику. На то он и писарь Тайного приказа, чтобы такими делишками интересоваться.
— Как же, — степенно ответствовал он на не заданный еще вопрос, — знаю я славного воя Лиху. Говори свое дело, я ему сам передам.
— Э, нет, — сказал хитроумный Дурак. — Сказано было, самому Одноглазому из уст в ухи передать… Ты сведи нас с ним.
«Вот как сведу тебя щас в погреб к Упырю, — подумал Недотыкомка злорадно, — там не то что воеводу, света белого не взвидишь».
Но, взглянув на пудовые кулаки Ивана, писарь оставил эту, казалось бы, здравую мысль. Пес его знает, вдруг он и впрямь предсказанный… Нет, тут хитрее надо.
— И то верно, — сказал он. — Сведу тебя с воеводой. Только вот беда, нету его сейчас в приказе. Подождать придется.
— Где ж мы будем ждать-то? — растерялся Дурак. — На постоялый двор нас не пустят, тугриков нету. Да и харчиться нам чем? Ванька, он знаешь, как жрет? За двоих! У себя, в приказной избе, что ли, поселишь?
— Ну нет, — отрезал Недотыкомка. — Приказная изба — строение казенное, а тебя мы в другое место на постой определим.
— Это куда? — с явным испугом поинтересовался Дурак. — Уж не в острог ли?
«Там тебе самое место», — подумал писарь, но вслух сказал:
— Не боись, к вдове одной, развеселой. Тебе по нраву придется…
Услыхав о вдове, детина сально ухмыльнулся. А Недотыкомка поманил пальцем застенчивого болтуна Тришку. Домовой спешно принял свой почти натуральный облик — малорослого старичка с кошачьими круглыми глазами — и, преданно глядя на хозяина, промурлыкал, повторяя его мысленное приказание:
— Свести к вдове, глаз не спускать, кормить, поить, сколько пожелает. Взять в загнетке кошель с медью…
— Ступайте за ним, — сказал писарь, впервые назвав Ивана-Дурака во множественном числе. — Как воевода объявится, я вас кликну.
Тришка, вытянув ручонку, ухватил деревенщину за палец и увел за собою, как дитя малое…
А Недотыкомка, не в силах совладать с волнением, отбросил орудие своего труда, выбрался из-за стола и заметался по приказной избе. Армады мух неохотно раздавались в стороны, пропуская его.
— Иван-Дурак, Дурак-Иван, Иван да Дурак, — бормотал Недотыкомка, — богатырь предсказанный… А что, собственно, было предсказано? — спросил он сам у себя. — Что явится Иван-Дурак и…
Не раздумывая более, писарь откинул в сторону половичок и, ухватившись за железное кольцо, приподнял тяжеленную крышку, скрывающую лаз в погреб.
— Эй, Упырь! — крикнул он в душную темноту.
— Чаво тебе? — глухо отозвался из погреба палач.
— Книжник-то жив еще? — спросил Недотыкомка, впрочем, безо всякой надежды.
— Жив, — проворчал Упырь, — еще нас с тобой переживет.
