Однополчанин, состроив задумчивую мину, затянул:
— На всю оставшуюся жизнь… нам хватит ладана и свечек…
Литвиненко стало неприятно. Вспомнив о своем звании, он глухо уронил:
— Отставить клоунаду…
— Есть отставить, — быстро ответил Жамов. — Только военная песня все равно нужна, товарищ полковник. Пусть не эта, есть и другие подходящие. Вот еще можно такую: куда от меня сбежала последняя электричка…
— Эта не сбежит, — усмехнулся Жулев. — И от нее тоже хрен убежишь.
Литвиненко пресек самодеятельность и нарочито громко прочел:
— Первый вагон! Морозильная камера…
Жамов, приподнявшись на цыпочки, с готовностью дернул щеколду, выставил лесенку. Полковник подобрал полы шинели и не без труда полез внутрь. Холодильные установки, как он сразу определил, пребывали в плачевном состоянии — достаточно было взглянуть на торчащие провода.
— Ставьте галочку, товарищ полковник, — посоветовали сзади. — Им все равно работать не на чем.
— Ставьте палочку, — это, конечно, был Жамов.
Литвиненко вздохнул. Помимо искалеченных установок принимать в вагоне номер один было нечего. Голый дощатый пол, чуть просевший в предчувствии складирования.
— Нечего тут смотреть, товарищ полковник. Пойдемте в ритуальный вагон, вот где красота.
Представления воинов о прекрасном ограничивались ритуалами. То, что им казалось прекрасным, стояло в культурном наследии человечества особняком. Их восторг, однако, был хорошо понятен полковнику. Литвиненко пришел в удивление при виде красного дерева, которым была обшита внутренность второго вагона. Поразила его и матово-черная подающая платформа, с которой тела соскальзывали в круглое окно, дышавшее холодом, — дальше был тамбур, куда посторонних уже не пускали. И многоразового использования гроб, почти саркофаг, который непонятно как уцелел среди тотального расхищения.
Жулев громко высморкался.
— Небось, товарищ полковник, нам в таком не понежиться.
В его голосе звучала искренняя зависть.
Литвиненко задумчиво потер кончик носа, не умея сообразить, как лучше — иметь ли первым вагоном морозильную камеру или поменять ее местами с вагоном прощальным. По завершении ритуала естественно сразу пристроить виновника торжества к топливному делу, но… Полковник не знал достоверно, что лучше горит. В конце концов он решил, что это не так уж и важно — принимать ли дрова с постамента, брать ли из штабеля. Он вычеркнул вагон номер два и вопросительно взглянул на солдат.
— Третий вагон, — напомнил он. — Нам туда. Снять головные уборы.
Он обнажил голову и проследовал в тамбур, Жулев и Жамов беспрекословно сделали то же. На входе Литвиненко перекрестился, дернул на себя дверь. Пахнуло стоялой вечностью. Третий вагон представлял собой передвижной храм, разделенный на четыре отсека по числу основных религий.
Жулев перекрестился, а Жамов не стал.
— Вы атеист? — спросил у него Литвиненко.
— Агностик, — поправил тот.
…Кто-то попер из киота икону; вероятно, недостача не исчерпывалась ею, полковник не понимал и половины из инвентарной описи. Он вздохнул, предвидя трения. Он не жаловал духовенства, хотя преклонный возраст сделал его более осторожным в вопросе веры и неверия.
Огорченный третьим вагоном, Литвиненко насупился и перешел в четвертый, будучи чернее тучи. В четвертом вагоне разместился ресторан.
Это был единственный вагон, который охраняли изнутри. При виде полковника из-за столика неторопливо поднялись три солдата. Двое были сержантами, третий — ефрейтор. Новенькие позолоченные венки на лацканах шинели указывали на принадлежность к ритуальным войскам. Троица, как умела, вытянулась по стойке «смирно»; военной выправки не было ни у одного. Не кадровый состав, призвали с печки… Литвиненко, морщась, махнул им рукой.
Все трое были вооружены до зубов; ефрейтор перетаптывался, отягощенный гранатометом. Полковник потянул носом, ловя спиртовую составляющую: она была.
— Пересчитайте водку, — скомандовал он своим спутникам.
Жулев и Жамов, выказывая искреннее усердие ворья, на сей раз чудом ни к чему не причастного, рванулись к ящикам, составленным в штабеля.
Один из сержантов кашлянул.
— Товарищ полковник, — пробасил он тревожно. — Когда подали паровоз, тряхнуло маленько…
— Под трибунал пойдете, — рассеянно бросил тот.
Жулев и Жамов сосредоточенно шевелили губами, стараясь не сбиться со счета. Ревизия затягивалась.
— Вы, никак, бутылки считаете? — раздраженно спросил Литвиненко.
— Как можно, товарищ полковник, — обиженно возразил Жулев. — Ящики…
— Мы уже посчитали, — подхватил Жамов. — Сейчас проверяем себя. Четырех не хватает.
Литвиненко, ни слова не говоря, расстегнул кобуру. Жулев и Жамов, не дожидаясь приказа, вскинули автоматы. Однако сержанты не замедлили сделать то же самое, а ефрейтор взялся за ремень гранатомета, и зеленая труба за его плечами качнулась. Она была сплошь исцарапана, исписана нецензурными словами. Самыми пристойными были два: «Привет, гады!».
Трое на трое, стороны застыли в суровом ожидании.
— Жратва на месте, — сержант сделал шаг к примирению, показывая, что мирное урегулирование еще возможно.
— Не закусывали, значит, — констатировал полковник, уступая инициативе.
— Чесночка взяли пару головок, — признался часовой.
«Петроградское небо мутилось дождем, на войну уходил эшелон», — некстати вспомнил полковник.
Жамов завистливо сглотнул. Очень громко. В воздухе повеяло братанием.
Не застегивая кобуры, Литвиненко уткнулся в список. В сладком порыве самоистязания написал: «Чеснок, минус две головки». Молча пошел по проходу; сопровождающие двинулись за ним. Товарищ Жулев задержался и вполголоса перебросился с часовыми парой слов, затем поспешил догонять.
В пятом вагоне, отведенном под научную лабораторию, тоже объявился страж. Его поставили караулить микроскопы. Хотя там было чем поживиться и помимо последних — стальными инструментами, например. Впрочем, будь они деревянными, риск их лишиться был бы не меньшим. Очередной часовой, судя по некоторым признакам, приятельствовал с однополчанами из вагона четыре.
Силы инспекции, однако, на сей раз превосходили числом ревизуемых, и Литвиненко отыгрался. Велел пересчитать все ножи и корнцанги, предметные стекла, пробирки, лично включил и выключил маленькую центрифугу.
— Зачем это все? — негромко спросил утомленный Жамов, не обращаясь ни к кому конкретно.
Жулев авторитетно ответил:
— Люди же мрут, как
— Вышел завод, вот и дохнут… Отжила свое Россия-матушка, пора о вечном подумать…
— Она и думает. Вон какой поезд снарядила.
— Ну да, — не стал спорить Жулев.
Литвиненко думал о том же. С таким арсеналом не до открытий, только видимость. Отряд усилен экспертом-патологом, но что тот сможет? У него имелась инструкция осуществить забор материала, представляющего интерес, и доставить образцы в центр. Но полковник подозревал, что если и будет что
