— Маленький ты, да ухватистый, — похвалил Панас. — Учиться будешь, выйдет из тебя инженер, не мне, кузнецу, чета… Мне бы это самое… образование, разве сидел бы в этой развалюхе?
Панас достал из-под фартука кисет, раскрутил шнурок и высыпал на ладонь серую пыль.
— Жаль, табачок кончился. Не в службу, а в дружбу: сбегай до моей хаты. Там на окне корешки пошукай и газетку посмотри заодно.
Плескались гуси в ручье. Белое солнце поковкой слепило глаза. Ивка бежал вверх по склону оврага.
— Эй, Ванюш, к нам! — кричали ребята, ладившие плот в бочаге.
— Глянь, а у нас что! — звали друзья, пускавшие змея с моста.
— Некогда мне, — отвечал он и тем и другим. — Я за куревом бегу, я за куревом бегу!..
А сам думал: «Ничего вы не знаете на свете. Мы — кузнецы и вам не ровня, чудаки! Нам бы еще образование!..»
И только чуточку сердце сжималось от страха: а как-то встретит его тетка Лариса, жена кузнеца? Шальная была, нрава крутого. «Не баба, а бес», — говорили о ней.
Глава вторая
Тихо в избе у Панаса, пахнет холодным дымом, под ногами солома шуршит. Из угла мрачно глядит бородатый Христос, сбоку огромным черным ухом висит и молчит на шнуре репродуктор. И еще на гвоздях ножовки и пилы висят. На улице солнце, а здесь еще ночь — сквозь мутные окна едва пробивается свет.
Нету дома Ларисы, отлегло на сердце у Ивки. Прошел он мимо кровати, заваленной ворохом подушек, чуть не споткнулся о кучу ржавых железных пластин, сгреб с подоконника табачных корешков. С пола взлетела курица и, хлопая крыльями, уселась на стол.
— Кыш!..
Ивка смахнул ее на пол, нахальную, услышал, что кто-то протяжно, с подвывом зевнул. Оглянулся и видит — с печки свисают босые толстые ноги.
— Здравствуйте, тетя Лариса, — тихо сказал Ивка. — Дядя Панас просил корешков принести, а еще бы газетки… Где она тут?
— А кто ее знает. Куда положил, там и лежит.
Лариса сидела на печке, ее водянистые глаза еще плавали во сне, но сквозь сон они цепко следили за Ивкой. Цветочный горшок стоял на окне — не горшок, а жестяной тавотный бачок, обернутый старой газетой.
— Можно, кусок оторву?
— Мне что, бери.
— Дядя Панас табачку и газетку просил принести…
И тут Лариса свалилась с печки. Взорвалась будто бомба. Изловив петуха, который скромно стоял под столом, она крепко зажала его меж колен.
— Вернулся, гуляка! Третий день ищу, а он пропадает, поганец!
Распушила его и швырнула во двор. Петух постоял, в себя приходя, похлопал крыльями, пыль с себя отряхнул, вытянул шею и заорал:
«Кук-реку-у-у!»
— В щи тебя, дармоеда! Ишь ты, к чужим повадился бегать!
«Кук-реку-у-у!» — снова пропел петух, грозно оглядываясь.
И тут, откуда ни возьмись, из сарая, из-под крыльца, с огорода сбежались во двор куры, сбились в кучу, смотрят и не верят: хозяин пришел! То-то рады! Какой ни есть — побитый, ощипанный, — а все же вернулся, гуляка!
Ивка топтался в дверях, никак не решался уйти.
— Чтоб ты сгорел с кузней своей! — ругалась Лариса, ища башмаки в куче железного лома. — Все люди как люди, а ему, кроме кузни, и дела нет. Хату в склад превратил, нищета, горе мое, запущенье!..
За вторым башмаком полезла она под кровать. Выползла оттуда, прижимая к груди поросенка. Он дергался у нее в руках, верещал, вырывался, а Лариса — косматая, в перьях и паутине — сияла как солнце, с языка ее ласковым ручейком бежали слова:
— Ах ты буян, ты моя ласточка! Чего голосишь, махонький мой?!
Ивка слушал и ушам не верил: только что ведьмой была, а сейчас бабы добрей не найдешь.
— Ну что уставился на меня, как на картину? — вскинулась Лариса, снова обернувшись ведьмой. — Иди к Панасу: хай ему горько будет с того табаку!..
Панас сидел на чурбаке у входа в кузницу. Что, однако, случилось с ним? В кузнице был богатырь, а сейчас похож на старика: плечи обвисли, глаза воспаленно-красные, щеки серые и грязные, будто не мылся сто лет.
— Шумела? — спросил Панас и усмехнулся печально.
— Угу! — Ивка кивнул и недобро подумал: «Ведьма! Оттого он, наверно, невеселый такой».
— Бывает с ней это. Пошумит и утихнет. Ты не серчай на нее. Мается, бедная.
«Отчего бы?» — подумал Ивка и хотел было спросить, но кузнец взял табак и рукой махнул.
— Иди-ка, пожалуй, домой. К Илье загляни, скажи, чтоб пришел — наряд еще не сделали.
Илья был у себя во дворе, ладил ульи к весне.
— Панас зовет, — сказал Ивка.
Сонный какой-то, ленивый парень Илья, слова от него не услышишь, а тут вскинул на Ивку злые глаза:
— А мне по дому надось что сделать? Ну, тикай отседова, покуда цел!
Дома столкнулся с мамкой в дверях.
— Посмотри на себя, на кого похож!
Глянул Ивка в лужу: на верхней губе копоть — усы отросли, на подбородке черная бородища, чуть поменьше, чем у Панаса, с бровей серые лохмотья висят; только сверкают зубы и глаза.
Эх, жаль, смывать все придется!
Глава третья
Ивка помылся, поел и забрался на печку. Там на старой варежке лежала Стрелка — серый котенок с черным ремешком на спине. Ивка заглянул под тулуп, поискал по углам, вниз поглядел — второй котенок куда-то исчез.
— Барсик!
Никто не отозвался.
— Барсик!
Ивка слез с печки, заглянул под стол, под лавку, под мешки, что лежали в углу, но котенка и след простыл.
— Барсик! Барсик!
Ивка вышел в сени. Слышит, что-то хрустит. Заглянул в угол и видит: в чугунке с объедками сидит, раскорячив лапки, Барсик и косточку гложет.
— Вернулся, гуляка!
Вытащил Барсика из угла, а тот царапнул его за палец.
— Кусаться, поганец?
Отвалтузил котенка, а потом пожалел:
— Ешь, дармоед!
Положил на печку рядом со Стрелкой, налил им в блюдце молока. Барсик затолкал косточку под
