литераторами. Николай Степанович, начитавшись парнасцев, оккультистов, насмотревшись картин Густава Моро, придумал (как он говорил) «забавную теорию поэзии», нечто вроде Малларме. Уж не прообраз ли будущего акмеизма бродил в его голове?! Ему надо было с кем-то поделиться этими мыслями, но в Париже это невозможно — не сложился круг общения, да и французский Гумилёва оставлял желать лучшего.
Расставаясь с Парижем, Гумилёв невольно отомстил Мережковским. На одном из вечеров в кафе де Аркур судьба свела Николая Степановича с m-lle Богдановой и он прочел ей несколько стихотворений. Особенно ей понравился «Андрогин». Когда Гумилёв дочитал последнюю строфу:
она воскликнула: «Чудесно! Ах, как обворожительно! А не могли бы вы мне переписать его, я бы показала своей знакомой?»
— Кому, если не секрет? — спросил поэт.
— Вы, верно, знаете ее. Это Зинаида Николаевна Гиппиус.
Гумилёв вспыхнул, вспомнив обиду и неласковый прием, и сказал:
— Мое непременное условие — анонимность. Мое имя не должно прозвучать!
— Я вам это обещаю, — ответила дама.
Результат удовлетворил Гумилёва. Гиппиус написала на стихотворении: «Очень хорошо» и пожелала познакомиться с таинственным незнакомцем. Мережковский также отозвался благосклонно.
Не знал Гумилёв, что в это же время, в конце февраля 1908 года, его стихи звучали в Царском Селе на традиционном семейно-музыкальном вечере. А. В. Савицкий прочел стихотворение «Помпей у пиратов». Правда, местная газета «Царскосельское дело» опубликовала вскоре пасквиль на поэта, который сочинил редактор литературного отдела П. М. Загуляев. Выведя Царское Село под городом Калачев, пасквилянт издевался: «Среди его граждан нашелся тоже гениальный „поэт“. Это молодой человек очень неприятной наружности и косноязычный, недавно окончивший местную гимназию, где одно время высшее начальство самолично пописывало стихи с сильным привкусом декадентщины… Этот многообещающий юноша побывал в Париже, где, по его словам, он приобщился к кружку, служившему черные мессы, и, вернувшись в мирный Калачев, выпустил в свет книжку своих стихов, которые быстро разошлись по городу, так как, заждавшись только славы, автор рассылал ее совершенно бесплатно. У поэта нашлись подражатели, и вскоре в каждом уважающем себя семействе был свой собственный поэт».
Все те же «бешеные волки», о которых писал Гумилёв в «Волшебной скрипке», как будто учуяли, что вскоре поэт должен появиться в Царском Селе, и активизировали травлю, которая втихую шла все время.
По дороге домой Гумилёв заехал к Брюсову. Он рассказал учителю, что написал много новых стихотворений и хочет подготовить книгу для издательства «Скорпион». Валерий Яковлевич высказался одобрительно, чем вселил в Гумилёва еще большую уверенность в своих силах.
От своей второй книги поэт уже не отрекался и продолжал работать над ней на протяжении всей жизни[5].
Книга не осталась незамеченной критикой. В. Я. Брюсов писал: «Сравнивая „Романтические цветы“ с „Путем конквистадоров“… видишь, что автор много и упорно работал над своим стихом. Не осталось и следов прежней небрежности размеров, неряшливости рифм, неточности образов. Стихи Н. Гумилёва теперь красивы, изящны и, большею частью, интересны по форме; теперь он резко и определенно вычерчивает свои образы и с большой обдуманностью и изысканностью выбирает эпитеты. Часто рука ему еще изменяет, он — серьезный работник, который понимает, чего хочет, и умеет достигать, чего добивается. Лучше удается Гумилёву лирика „объективная“, где сам поэт исчезает за нарисованными им образами, где больше дано глазу, чем слуху. В стихах же, где надо передать внутренние переживания музыкой стиха и очарованием слов, Н. Гумилёву часто недостает силы непосредственного внушения. Он немного парнасец в своей поэзии, поэт типа Леконта де Лиля, стыдливый в своих личных чувствованиях, он избегает говорить от первого лица, почти не выступает с интимными признаниями и предпочитает прикрываться маской того или иного героя. Сближает его с парнасцами и любовь к экзотическим образам; он любит выбирать для своих баллад и маленьких поэм, как декорацию, юг с его пышной пестротой, или причудливость тропических стран, или прошлые века, еще не знавшие монотонности современных дней. Но Н. Гумилёв менее сдержан, чем большинство парнасцев, и его фантазия чертит перед нами несколько угловатые, но смелые и неожиданные линии. Конечно, несмотря на отдельные удачные пьесы, и „Романтические цветы“ — только ученическая книга. Но хочется верить, что Н. Гумилёв принадлежит к числу писателей, развивающихся медленно, и по тому самому встающих высоко…»
Гумилёв особенно гордился этой рецензией мэтра, появившейся в мартовском номере «Весов».
Не менее интересные отзывы появились и в других изданиях. В седьмом номере журнала «Русская мысль» поэт и критик Виктор Гофман отмечал главное на его взгляд в творчестве Гумилёва: «Книжечка эта обнаруживает в авторе некоторые ценные для поэта качества; главные из них: хорошо развитое художественное воображение и известная оригинальность, и литературная самостоятельность, позволившая молодому поэту создать себе целый мир творческих фантазий, где он живет и властвует довольно умело». Хотя вывод его был таков, что это только обещания и настоящее творчество поэта впереди.
В следующем году в «Современном мире» появилась рецензия критика Андрея Левинсона, который говорил об истоках поэзии Гумилёва: «…происхождение господина Гумилёва выражается преимущественно в двух чертах: в попытках воссоздания античного мира и в то же время тяготения к экзотическому».
Самой обстоятельной была рецензия, появившаяся 15 декабря 1908 года в газете «Речь». С искренней любовью к своему бывшему ученику написал ее И. Ф. Анненский. Он один верно подметил, что это русская книжка, написанная в Париже и навеянная Парижем. Иннокентий Федорович так передал свои ощущения при прочтении «Романтических цветов»: «Зеленая книжка оставила во мне сразу же впечатление чего-то пряного, сладкого, пожалуй, даже экзотического, но вместе с тем такого, что жаль было бы долго и пристально смаковать и разглядывать на свет: дал скользнуть по желобку языка — и как-то невольно тянешься повторить этот сладкий зеленый глоток… Зеленая книжка отразила не только искание красоты, но и красоту исканий. Это много. И я рад, что „Романтические цветы“ — деланые, потому что поэзия живых… умерла давно. И возродится ли?»
Сказав о многих экзотических строках, о традиционном появлении «декадентского дьявола» в стихах, Анненский отметил то, что не заметили другие: «Нравится мне еще, что у молодого автора в его маскарадном экзотизме чувствуется иногда не только чисто славянская мрачность, но и стихийно русское „искание муки“, это обаятельно некрасовское „мерещится мне всюду драма“, наша, специально-наша „трагическая мораль“».
И эта последняя мысль была главной. Из Царского Села в Париж в 1906 году уехал юноша-гимназист, а через два года в Россию из Франции вернулся русский поэт Николай Гумилёв…
Глава VI ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА
Надежда умирает последней, а в душе молодого поэта-романтика она обречена жить вечно! О чем думал Гумилёв, покидая блистательный Париж, центр европейской культуры и новых поэтических исканий? Наверняка он жалел об оставленных там новых друзьях и литературных салонах. Впереди его ждали Россия и пока еще ему неизвестные литературные общества, мэтры, редакции известных журналов, которые он собирался осваивать. Но не от этого на душе было тревожно: мысли об Анне не давали покоя. Почему она отправила ему в Париж совершенно непонятное письмо? Что за этим стояло и как ему теперь себя вести?
