пожаловала, ребятишкам для забавы швырнул. Дурак он, каких свет не видывал.
— Так-то оно так, но во всем должна быть справедливость, — сказал князь и послал трех придворных в овчарню.
Идут придворные на скотный двор и смеются.
— Ну и кавалера выбрала себе княжна! — говорит один.
— Не иначе, парша у него на голове, недаром он ее тряпкой обмотал, — молвит другой.
— Вот сорву я с него эту тряпку, тогда посмотрим, что он делать станет! — пригрозил третий.
Заходят они в овчарню, останавливаются перед подпаском и спрашивают:
— Не ты ли три раза на стеклянную гору въехал?
— Я, — как ни в чем не бывало говорит Павлуша.
Двое придворных так и покатились со смеху, а третий разгневался, ногами затопал.
— Я тебе, паршивец, покажу, как с княжной шутки шутить! — закричал он и сорвал у подпаска с головы тряпку.
Золотые кудри по плечам рассыпались, и в овчарне словно жаркое пламя вспыхнуло. И сразу точно ослепли все, будто онемели, слова сказать не могут. Стоят как неживые. А Павлуша и говорит:
— Мало вам этого, могу еще кое-что показать.
Приподнял сноп соломы, что подушкой ему служил, и достал оттуда три перстня: рубиновый, изумрудный и бриллиантовый — три подарка княжны.
Хочешь не хочешь, а пришлось поверить. Бегут придворные со всех ног в замок и кричат:
— Смельчак нашелся! Жених объявился!
Привели Павлушу с почестями в замок.
Князь с княжной на троне сидят, вокруг вельможи, рыцари знатные, господа толпятся, а напротив, на лавке, узорчатым ковром покрытой, примостился подпасок в рваных сапогах, в сермяге латаной-перелатаной, с золотыми кудрями до плеч.
— Расскажи нам, храбрый рыцарь, как ты героем стал?
И Павлуша рассказал: про дуб говорящий, про меч огненный, про великанов, про замок в лесу, про воинов из подземелья, про коней-исполинов, про богатства несметные, что в сокровищницах лежат и теперь ему, подпаску, принадлежат.
Князь знак подает, все на коней садятся и в лес едут. А в лесу по сказанному как по писаному: замок стоит, воины с оружием полководца ждут, в сокровищницах — богатства несметные, в конюшне — кони-исполины.
Не стали тут ждать — справили шумную свадьбу. Гости так плясали, что потом три месяца хромали, а народ целый год только о свадьбе и толковал.
ВОЛШЕБНАЯ ГОРА
У одной бедной вдовы было три сына. Она души в них не чаяла. Сыновья тоже мать почитали, добром за добро платили.
И у каждого сына свое ремесло было.
Старший в костёле на органе играл. И к тому же книжки читал. Ученым слыл человеком. Крестьяне его уважали, да что крестьяне — сам ксёндз ему кланялся.
Средний в солдатах служил. Храбрецом слыл, и за это ему тоже от людей почет! Где только он не побывал, каких чудес не повидал! Как начнет рассказывать, односельчане разинут рты и слушают затаив дыхание.
А младший сын, как деды и прадеды, землю пахал да хлеб засевал. Старушку-мать и братьев кормил. Недосуг ему россказни солдата слушать да учености старшего брата дивиться, вот и считали его братья дураком.
Жили они, поживали, горя не знали.
И вот приключилась беда. Заболела как-то ночью старушка-мать. Лежит, стонет и детей зовет. Подбежали братья к постели, а мать, как плат, белая, еле дышит.
Опечалились они, что делать, не знают.
Тут старший сын, что умником слыл, и говорит:
— Я матушку постерегу, а вы сбегайте к бабке-ведунье. Она в лесу возле могилы в заброшенной избушке живет. Может, знает она, как матушке помочь.
Бегут братья долом, лесом. Прибежали к заброшенной избушке, где бабка-ведунья живет. Про беду свою рассказали и тем же путем вместе с ней назад воротились. К дому подходят, а старший брат у ворот стоит, их поджидает.
— Как матушка? — кинулись к нему братья.
— Полегчало ей, стонать перестала. Заснула, родимая.
Бабка—ведунья в избу взошла — и к постели. Дотронулась до больной, покачала головой и молвит:
— Полегчало вашей матушке. Ничего у нее больше не болит. Отмучилась она, померла.
Услыхали сыновьям и в слезы. Плачут, об стену головой бьются, рубахи на себе рвут. Сколько лет бабка-ведунья на свете жила, а такого горя не видывала. Вот пожалела она их и говорит:
— Ладно, дам вам совет: чтобы матушку воскресить, надо каплю живой воды добыть. Только это не всякому молодцу по плечу. За тремя реками, за тремя лесами стоит волшебная гора, на той горе под говорящим деревом — родник. И стережет его сокол заколдованный. Пути до горы и обратно — ровно семь дней. Много туда удальцов хаживало, да назад никто не воротился. Чтоб на вершину взойти, надо держать напрямик, никуда не сворачивать и не оглядываться. Что ни увидишь, что ни услышишь — знай вперед иди, а сделаешь шаг вправо или влево или оглянешься назад — пропал: камнем в землю врастешь. А страхов и соблазнов там не счесть! С тех пор как мир стоит, никто еще до вершины не добрался. Кто из вас хочет счастья попытать, живую воду достать? А идти туда — за солнцем.
Сказала — и вон. А братья стали совет держать, кому за живой водой на волшебную гору идти. Заспорили они, каждому мать хочется спасти.
— Послушайте, — говорит средний брат, — бабка-ведунья сказывала: чтоб на ту гору взойти, храбрость нужна, а мне, бывалому солдату, смелости не занимать стать. Не раз на поле брани смотрел я смерти в глаза. Мне сам черт не брат. Ровно через неделю ждите меня с живой водой.
Простился с братьями солдат, взял острый меч и в путь за солнцем отправился.
День прошел, и два, и три, вот и неделя кончается. А солдата все нет и нет. Затревожились братья, в лес к бабке-ведунье побежали, спрашивают, куда их брат подевался.
— Не ждите его понапрасну, — отвечает ведунья-колдунья, — не воротится он больше домой. Камнем врос в гору и останется там на веки вечные.
Опечалились братья. Идут домой и по дороге спорят, чей черед за живой водой идти. Рассердился умный брат и говорит:
— Сиди, дурак, дома! Где тебе за живой водой идти. Уж если брату, бывалому солдату, не повезло, тебе и подавно не повезет. Без ума тут ничего не выйдет. А мне ума не занимать стать. Уж я-то знаю, как черта перехитришь. Брызну на него святой водой, он и отступится. Жди меня через неделю.
Простился с братом, взял кропильницу с кропилом и в путь за солнцем отправился.
День прошел, и два, и три, вот и неделя чается. А старший брат будто в воду канул. Побежал младший брат в лес к бабке-ведунье и спрашивает, куда брат подевался.
— Не жди его понапрасну, — отвечает ведунья-колдунья, — не воротится он назад. Камнем врос в гору и останется там на веки вечные.
Опечалился младший брат. Да что поделаешь, слезами горю не поможешь. Прибежал он домой, котомку с хлебом взял, косу наточил, через плечо повесил и в путь за солнцем отправился.
Он и день идет, и другой идет. Три реки переплыл, три леса из конца в конец прошел и на третий день на закате солнца заколдованную гору увидел.
Стоит гора высоченная, вершиной в облака упирается, лесом черным ощетинилась. Дубы да сосны, буки да ели, точно великаны в гору лезут, друг дружку плечами подпирают. В прогалинах меж деревьями — терновник да шиповник колючий, трава ядовитая, камни огромные, скользким мхом поросшие. В чаще змей да ящериц, жаб да лягушек — видимо-невидимо. Змеи шипят, клубками свиваются: ужалить хотят.
Как туда идти, когда даже издалека глядеть страшно?
Постоял вдовий сын, вспомнил мать неживую, собрался с духом и на гору полез. Руки себе все изрезал, ноги искровенил. Змеи его обвивают, жалят, колючки одежду рвут, царапают, трава сама в рот лезет, ядовитым соком отравить норовит. А ему всё нипочем.
Много ли, мало ли шел, вдруг слышит, окликает его кто-то:
— Эй, погоди! Куда идешь?
Чуть было не обернулся вдовий сын, да вспомнил, что ему бабка-ведунья наказывала, и дальше пошел.
Вдруг, откуда ни возьмись, с левого бока странник в куцем кафтанишке. Ростом невелик, с виду неказист.
— Здравствуй, приятель! — говорит этак вежливо и шляпу снимает. — Куда путь держишь?
— На гору! — отвечает вдовий сын.
— А зачем ты на гору лезешь?
А вдовий сын в ответ:
— Живой воды хочу зачерпнуть.
— Ну, тогда нам с тобой по пути. Я тоже за живой водой иду. Пойдем вместе.
— Пойдем, коли хочешь.
— Ты, брат, не туда идешь. Зачем сквозь чащу продираться, по камням карабкаться? Посмотри, вон, налево, какая дорога широкая да ровная.
Глянул вдовий сын налево, и впрямь — дорога, как стол, гладкая, улиткой в гору ползет.
— Пойдем, пойдем! — уговаривает его попутчик.
— Сам иди! А я напрямик пойду, — говорит вдовий сын: слова бабки-ведуньи крепко помнит.
— Пойдем!
— Отстань! — отрезал вдовий сын.
— Ну и сверни себе шею, дурак! — Странник в куцем кафтанишке заскрипел в бешенстве зубами, отскочил в сторону и исчез, будто его и вовсе не было.
Карабкается вдовий сын в гору. Вдруг по всему лесу гул пошел. Позади лай, вой, свист, точно за ним тысячная стая волков и собак гонится.
— Ату его! Ату! — науськивает их кто-то дьявольским голосом.
Яростный лай все ближе и ближе. Вот-вот его бешеная свора нагонит и в клочья растерзает.
Только хотел он обернуться, косой на них замахнуться, да вспомнил слова бабки-ведуньи и вперед шагнул.
В тот же миг не слышно стало ни треска, ни грохота, утих свист и лай. Только хохот — протяжный, оглушительный — прокатился по лесу, ветвями, точно ветер, зашелестел, и все смолкло.
Не успел вдовий сын