Утверждение правды

— Forte scutum salus ducum[59].

— Вы тоже думаете, майстер Гессе, — уточнил Фридрих скептически, — что здесь мне может что-то угрожать?

— Безопасных мест нет на земле, — кивнул Курт и, подумав, докончил: — Разве что под землей. В могиле уже точно никто не причинит вам вреда.

— Типун вам на язык, — зло бросил фон Редер, тайком крестообразно сложив за спиною пальцы, и Курт вздохнул с напускным состраданием:

— Superstitiosa sollicitudo sponte terrorem adjicet[60].

— Намерены предъявить мне обвинение, майстер инквизитор? — угрюмо поинтересовался тот, и наследник шагнул вперед, чуть повысив голос:

— Ульбрехт!

— Не стоит умничать, — словно не услышав его, посоветовал фон Редер с откровенной угрозой, — изрекая сентенции, каковые я, по вашему мнению, не в силах осмыслить. В моих руках побывало не только оружие, и прочесть я умею не только немецкую надпись на гербе. Так, к сведению. Et de lingua effrenata, господин дознаватель, veniunt incommoda multa[61].

— Lingua est bostis hominum[62], — благодушно согласился Курт, и наследник, кивнув на возникшего из-за ближайшей каменной стены телохранителя, прервал, не дав ему продолжить:

— Ваш inspector возвращается, Ульбрехт, не залитый кровью и не волоча за собою труп. Полагаю, это означает, что путь безопасен?

Тот не ответил, лишь одарив майстера инквизитора еще одним убивающим взором, и Хауэр приглашающе повел рукой, предпочтя произошедшей перепалки не заметить:

— Прошу вас, Ваше Высочество. Наш гипотетический любовник уже миновал пару кварталов.

Фридрих помялся, оглядев возвышающиеся перед ним препятствия, глубоко переведя дыхание, расправил плечи, встряхнул руками, пытаясь расслабить мышцы, и инструктор нетерпеливо подхлестнул, весьма ощутимо пихнув его в спину:

— Вперед!

На то, как его новый подопечный преодолевает первую стену, Хауэр смотрел, морщась, точно от зубовной боли. Не сказать, чтоб принц неуклюже шлепался наземь и нескладно карабкался по отвесу, однако и скорость, и слаженность движений оставляли желать лучшего.

— Знаю, — не дав инструктору произнести ни слова, сказал Фридрих недовольно, возвратившись к старту, и прижал к губам ладонь с короткой неглубокой ссадиной. — Плохо.

— Безобразно, — возразил Хауэр и, тяжело вздохнув, проговорил с расстановкой: — Вы, Ваше Высочество, не только будущий Император — вы уже властелин. Вы царь природы. Человек. Так почему, скажите мне на милость, мертвый камень и струганое дерево руководит венцом творения? Нельзя подлаживаться под окружающее — сквозь него надо просто идти; если окружающий мир мешает и нет возможности устранить помеху — ее надо просто игнорировать. Ведь не подбираетесь вы кошкой всякий раз, когда надо перешагнуть ветку, лежащую поперек дороги? Не сжимаетесь в комок, чтобы перескочить лужицу на мостовой?

— Боюсь услышать в ответ очередную отповедь, — пробормотал Фридрих, — однако замечу, что стена в полтора роста без единой вмятины или выступа — не лужа и не ветка.

— Потому что вы смотрите на нее как на гладкую стену в полтора роста высотой.

— Она станет веткой, если я посмотрю иначе? — саркастически уточнил Фридрих. — Думаю, такие чудеса мне не под силу.

— Она останется стеной, — строго возразил Хауэр. — Останется. Там останется, за спиною. Чему, по-вашему, я пытаюсь вас научить, принуждая скакать через эти препятствия? Чего хочу добиться? Чтобы вы сумели вскарабкаться на Арский ледник и установить там знамя Императора на зависть всем? Я пытаюсь, Ваше Высочество, научить вас слышать, видеть и чувствовать себя самого. Говорю это уже в сотый раз: прекратите думать. Вам это вредно. За вашими мыслями не остается места действию.

— Невозможно не думать, когда пытаешься решить вопрос, каким образом, и не зубами ли, удержаться за ошкуренные доски, майстер Хауэр.

— Возьмите кошку, — предложил тот, и, повстречав вопросительный взгляд, пояснил: — К примеру. Возьмите кошку и швырните ее в воздух. По-вашему, она будет думать, когда развернется и приземлится на лапы? По-вашему, волк думает, как выкручиваться на поворотах, когда петляет вслед за зайцем?

— И что характерно, — заметил Фридрих недовольно, — заяц не думает тоже. Когда бежит по колее впереди коня, пока его не затопчут, не догадываясь свернуть в сторону.

— Думает, — не запнувшись, возразил Хауэр. — Он думает, что колея — это нарочная тропка, предназначенная для того, чтобы по ней бежали; заяц делает неверные выводы, и это его губит. Тело неверного вывода сделать не может. Именно когда натуральные инстинкты затмеваются попытками рассуждать не к месту — тогда и наступает поражение. Забудьте думать, Ваше Высочество, и отпустите тело на волю, дайте свободу всему, что заложено в нем Господом Богом еще от рождения. Оно само все знает, ваша натура сама за вас решит, что и как надо сделать, не мешайте ей неуместными умствования и расчетами — непременно ошибетесь.

— Послушайте, майстер Хауэр, — явно всеми силами сдерживая раздражение, поинтересовался наследник, — а эти беличьи скачки вообще кто-то, кроме вас, может повторить?

— Стало быть, того факта, что это могу я, вам недостаточно, Ваше Высочество? Коли уж вы такой охотник до размышлений над основами всех явлений — поразмыслите о такой простой вещи: по логике, у вас это должно выходить куда легче. Вы юноша, почти втрое меня младше, а стало быть, ваши мышцы и суставы гибче, что должно способствовать наилучшему исполнению всех этих сложных трюков.

— И тем не менее, — упрямо заметил Фридрих, — если судить по реакции отца Бруно, вы единственный, кому удается взлететь на гладкую стену и на лету проскользнуть в щель размером с лисью нору. Не думали о том, что другим это просто не под силу?

— И это мой будущий правитель, — сокрушенно качнул головой Хауэр. — Человек, который полагает, будто ему не по силам сделать то, что делает другой простой смертный. А где же хваленая рыцарская гордость, Ваше Высочество? Где превосходство благородной крови над плебеем?

— А я полагаю надменность грехом. Contritionem praecedit superbia et ante ruinam exaltatur spiritus[63].

— Кто сказал вам, что сегодня у нас урок латыни и Закона Божия? — нахмурился Хауэр. — Меня сейчас мало интересуют ваши познания в притчах, Ваше Высочество, и вот что я вам скажу: попрошу не выдавать леность и страх за скромность.

— Страх? — оскорбленно переспросил наследник, и тот кивнул:

— Он самый. Вы боитесь опозориться и лишний раз сделать что-то не так, как должно. Не будь при вас ежеминутной охраны, я разрешил бы эту задачу просто — я закрыл бы глаза на вашу слабость и оставил бы вас здесь упражняться в одиночестве часа на два-три, однако приходится работать с тем, что мы имеем. Придется позориться, придется падать, раниться, подниматься и идти дальше. Поверьте, я навидался такого, что никакая ваша оплошность не станет для меня чем-то небывалым. Рассказывать о ваших провалах я тоже не стану, и господин барон, я полагаю, также не намерен сплетничать. И — да, лень. Для того, чтобы суметь сделать то, что делаю я, надо лишь поставить себе цель и идти к ней. Это просто, Ваше Высочество. Сложно, но просто.

— И многие с вами согласны?

Хауэр помедлил, глядя на своенравного ученика так, словно тот высказал сомнение в целомудрии Девы Марии, и, вздохнув, окликнул:

— Гессе? Покажи-ка Его Высочеству, кто еще согласен со мною. Дабы не быть голословным, — пояснил он, когда Курт, молча кивнув, отстранил с пути помощника, подступив к старту. — Бегите за ним, Ваше Высочество, вдоль полосы, и смотрите внимательно. Смотрите и учитесь.

— После такой пропаганды будет совестно шмякнуться в грязь у одной из этих стенок, — усмехнулся Курт, понизив голос. — Господин фон унд цу меня с дерьмом смешает.

— Отличный стимул, чтобы пройти чисто, — хмыкнул инструктор и, шагнув ближе, сообщил уже едва