лингвистике, в психологии и логике, конечно, невозможно с помощью одних археологических остатков каменного века осуществить подвиг мысли, нужный, чтобы охарактеризовать искомую противоположность современности, которая и есть начало человеческой истории.
Вторая большая трудность на пути реконструкции начала истории методом контраста — это ассортимент терминов и понятий.
Для того, чтобы мыслить начало человеческой истории как противоположность современности, надо либо создать для древнейшего прошлого набор специальных слов и значений, которые исключали бы применение привычных нам понятий, либо же примириться с тем, что всякое общее понятие будет употребляться в исторической науке в двух противоположных смыслах — для древнейшей поры и для современности, как и во всех промежуточных значениях. Оба варианта крайне неудобны. Но, по-видимому, это неудобство перекликается с логическими трудностями многих областей современной науки. Уже нельзя обойтись без терминов «античастицы», «антивещество» и даже «антимиры». Смысл упомянутой теории Н. Я. Марра как раз и можно было бы выразить словами: то, что лежит в начале развития языка, это — антиязык. Ниже будет рассмотрен аналогичный тезис в отношении «труда» у порога истории и сейчас. То же можно сказать о понятии «человек». Можно было бы ко всем понятиям, связанным с историей человека, вместо частицы «анти» прибавлять прилагательные fossilis и recens — «ископаемый» и «современный», подразумевая, что они, как противоположные математические знаки, изменяют содержание на обратное.
Отвлечённая философия, конечно, предпочла бы этот второй вариант. Если семантика вскрывает историческое изменение смыслового значения любых слов, то тут, наоборот, вскрывается изменение смыслового значения слов в зависимости от того, к какому концу истории оно применено. Какое огромное поле для диалектики!
Практически создание нового ассортимента терминов предпочтительнее, чем нарушение на каждом шагу формальнологического закона тождества. Впрочем, и этот новый арсенал научного языка — только отсрочка, только сужение того хронологического интервала, где «ископаемый», «доисторический» инструментарий должен как-то уступить место противоположному — «современному», «историческому». Поэтому, чтобы выйти из затруднения, для ранней поры лучше, например, физиологический термин «вторая сигнальная система», который для более высоких исторических этажей вытесняется словами «язык», «устная и письменная речь». Специальный инструментарий всё же помог бы потеснить из «доистории» слишком привычные и потому неясные слова; замена слов легче, чем абстрагирование смысла от привычных слов.
Итак, в результате предварительного анализа мы уже имеем два определения человеческой истории, одинаково нужных для формирования понятий её начала. Во-первых, человеческая история как ускорение. Социальному бытию как форме движения материи присуще такое нарастание прогрессивных трансформаций во времени, что сравнительно с этим ускорение, присущее филогении, биологической эволюции, может быть приравнено нулю. Вместе с тем тут может быть приравнено нулю и действие закона естественного отбора.
Во-вторых, человеческая история как превращение противоположностей. Отсюда следует мнимость разных предлагаемых констант. Поясним такое понимание развития с помощью следующей схемы (схема 4).
Здесь показано, что прогресс Б есть одновременно регресс А.
То начало в человеческой истории, которое мы обозначили буквой А, т. е. которое регрессирует, это отнюдь не наше животное наследие. Но это и не то человеческое начало, которое неуклонно побеждает. Значит, в обычных популярных изложениях зари человеческой истории опускается какой-то субстрат огромной важности, без которого развития не понять.
Принято же излагать дело так: «формирующиеся люди» четвертичной эпохи — это как бы смесь свойств обезьяны и человека в тех или иных пропорциях, некие дроби между двумя целыми числами. Ничего третьего. Становление человека — это нарастание человеческого в обезьяньем. От зачатков, зародышей до полного доминирования общественно-человеческого над животно-зоологическим. Эта схема — самообман. Искомое новое не выводится и не объясняется причинно, оно только сначала сводится в уме до бесконечно малой величины, приписывается в таком виде некоей обезьяне, а затем выводится из этого мысленно допущенного семени.
Переход от животного к человеку нельзя мыслить как борьбу двух начал. Должно мыслить ещё это А, отсутствующее как у животного, так и у человека: отрицание зоологического, всё более в свою очередь отрицаемое человеком. Конечно, в мире животных найдутся частичные признаки этого посредствующего явления, а в мире людей — его трансформированные следы. Но главное, увидеть в картине начала истории не только то, что тут обще с животным или человеком, а то, что противоположно и тому и другому, что обособляет её от жизни и животного и человека. Человек же рождается в обособлении преимущественно от этого посредствующего, а вовсе не от «обезьяньего». Такое обособление почти не брезжит у истоков истории, но оно наполняет её долгую первую часть, в известном смысле тянется сквозь всю историю. Однако начинается история именно с той бесконечно малой величины человеческого отрицания, которая затаена в тёмном массиве этого исходного субстрата.
В заключение — о месте проблемы начала истории в системе мировоззрения как целого. Вот слова уже упоминавшегося Леруа-Гурана: «Я думаю, что занятия предысторией — подпираются ли они религиозной метафизикой или диалектическим материализмом — не имеют другого реального значения, как расположить будущего человека в его настоящем и в его наиболее удалённом прошлом». Иначе говоря, провести прямую линию через две данные точки — через наиболее удалённое прошлое и через настоящее — и протянуть её вперёд. Это очень верно сказано. Но тем больше давления оказывает идеологическое предвосхищение будущего на определение и толкование «наиболее отдалённого прошлого». Леруа-Гуран далее констатирует: «Палеонтология, антропология, предыстория, эволюционизм во всех его формах служили лишь для обоснования занятых позиций, имевших совсем другие истоки. Поскольку проблема возникновения человека существует и для религии, и для естественных наук и поскольку, доказывая одно возникновение или другое, можно рассчитывать опрокинуть противоположное, центральное место долгое время занимал „обезьяний вопрос“. Ныне не подлежит сомнению, что мотивы этих споров лежали вне научного исследования»[20].
Сам Леруа-Гуран считает, что никакого «обезьяньего вопроса» не существует, ибо мысль о переходном звене между обезьяной и человеком должна быть отброшена: всякий прямоходящий примат — человек, а полусогнутого не может быть. Далёкий общий биологический предок обезьян и людей не представляет актуального интереса, а черты анатомического сходства между теми и другими могли ведь возникнуть конвергентно. Идеи эти не новы и много раз опровергнуты.
Нет, «обезьяний вопрос» не мёртв (чему посвящена следующая глава), а представление, что научное исследование «наиболее отдалённого прошлого» освободилось, наконец, от всякой идеологической подкладки, опровергается хотя бы тем, что мыслью самого Леруа-Гурана руководят в высшей степени несовершенные философско-психологические концепции, лежащие вне современной философской и психологической науки.
Верно лишь, что занятия проблемой начала человека всегда были полем скрещения шпаг религии (хотя бы преобразованной в тончайший идеализм) и естествознания (в его имманентных материалистических тенденциях). Одним из проявлений борьбы были старания удалить или приблизить время возникновения человека. Здесь можно различить два цикла. Задача Ляйеля, Ларте, Мортилье и других пионеров изучения «доистории» прежде всего состояла в доказательстве неизмеримо большей древности человека, чем допускала библия с её легендой о потопе. Они стремились отнести начало развития человечества к возможно более далёкому геологическому периоду, тогда как их противники из церковного лагеря старались укоротить прошлое человечества. Последним удалось в конце концов одержать даже некоторую победу: Мортилье горячо отстаивал существование доисторического человека ещё в третичном периоде, но ими было доказано, что находимые в третичных отложениях «эолиты», на которых он основывался, не являются плодом искусственной обработки. Однако эта победа была лишь запоздалым и бесполезным отголоском проигранной ими битвы, ибо искусственные орудия и костные остатки человека четвертичного периода всё равно неопровержимо свидетельствовали против библии,
