истории, а все драгоценности и деньги, подаренные мне тобой, вернулись – словно по каббалистическому заклинанию твоей жены-еврейки – через игорные дома в казну княжества Монако. Видишь, время всех примирило, и мы можем поговорить без упреков и посмеяться вместе. Давай же вспомним, как у нас все началось. Готова поклясться, что над балконом этой грустной гостиничной комнаты появятся наконец силуэты голубей, летящих послушать нашу историю. Я приступаю, а ты поправляй меня, если я в чем- нибудь ошибусь, Альберт. У призраков лучше память, чем у стариков – живых мертвецов.
Ты, конечно же, помнишь, что произошло однажды после моего выступления в «Тамбурине». Это кабаре не было обычным танцевальным залом, как утверждали некоторые, и Белла Отеро выступала там не потому, что не имела лучших предложений, а потому что в те времена было модно опускаться из дворцов на «дно», сегодня пить шампанское, а завтра – абсент. Это считалось вызовом обществу, захватывало дух от этих взлетов и падений, и у тебя тоже, Альберт, не смотри так, ты прекрасно знаешь, что это правда. А мне просто очень нравился «Тамбурин». Я тогда только начинала; и все говорили, что в кабаре можно встретить не только бедного Тулуз-Лотрека, рисовавшего проституток, но и многих – тебе подобных – особ королевской крови. Это звучало заманчиво. Кроме того, большой популярностью пользовалась там игра в «рыбную ловлю»: мужчины стояли наверху, на балконе, с удочками и приманкой из хлеба, а мы, женщины, находились внизу, в большом зале, где пили и танцевали, привлекая «рыбаков».
В этот оригинальный зал, где можно было «поймать» кого угодно, приходили простолюдины, жуиры, негодяи, пьяницы, а из дам – проститутки и некоторые незамужние женщины, желавшие хоть ненадолго погрузиться в мир иллюзий, где любовь и саван падают с неба (как гласит испанская пословица). И все мы смотрели на небо, Альберт, ожидая, когда вы бросите с балкона хлебную приманку. Внизу, на паркете, мы, профессиональные танцовщицы, двигались в такт музыке, касаясь своими платьями юбок других женщин, соскучившихся домохозяек, шлюх, дешевых модисток. Было жарко, мы обливались потом, много пили и курили.
В «Тамбурине» слишком много курили. Иногда мы едва могли разглядеть в дыму лица мужчин, пытавшихся нас «поймать». Сейчас я спрашиваю себя, не слишком ли грубо ты меня «подцепил на крючок». Это было не по-княжески, Альберт, не думай, что я это забыла: в ту ночь ты бросил мне с балкона необычную приманку: нитку жемчуга с привязанной к ней хлебной лепешкой и твоей визитной карточкой. Если бы Тулуз-Лотрек был там в тот день, уверена, что он запечатлел бы эту сценку, сделав набросок: ты стоял наверху, ожидая, чтобы я схватила приманку, а я изо всех сил расталкивала всех локтями, пытаясь проложить себе дорогу среди завистливых взглядов и ловких рук дам, разгоряченных абсентом. «Похоже, эти шарики не фальшивые», – сказала беззубая женщина, уже давно смотревшая на балкон «рыбаков», надеясь, что ее тоже «поймает» кто-нибудь менее притязательный, чем остальные. Ей было около тридцати лет, еще не старуха, Альберт, но у нее были редкие волосы, оттого что она столько украшала их для мужчин, а во рту всего два нижних зуба. Ими она покусала жемчуг и услышала неподражаемый скрежет перламутра. «Да-да, твои шарики настоящие», – сказала она, глядя на меня желтыми кошачьими глазами. Я вовсе не боялась, что она попробует отобрать их у меня. Эта женщина, судя по всему, уже давно ни на что не надеялась, разве что хотела продлить немного безвозвратно ушедшую молодость. Я сняла с указательного пальца перстень с очаровательным топазом, полученный мной от какого-то анонимного поклонника, – из тех, что посылали кольца в букетах цветов вместе с визитными карточками, которые я редко читала. Я отдала кольцо женщине, и она приняла его с гримасой, по-видимому, обозначавшей улыбку, и вновь устремила взор на балкон, надеясь, что сегодня, после этой неожиданной удачи, наконец-то произойдет чудо.
Альберт? Ты здесь? Посмотри в окно. Они прилетели. Уже больше десятка голубей ждут меня. Ну же, помоги мне надеть халат. Да, я прекрасно знаю, что он не столь красив, как те, которые ты мне дарил. Это верно, он слишком теплый для этого времени года – из голубого бархата, с двумя кисточками, которые кажутся миниатюрной копией тех, что украшали занавес в «Фоли-Бержер», но он еще прилично выглядит; и никто не сможет сказать, что Белла Отеро не заботится о своем гардеробе. Я вижу, тебе не терпится уйти. Не беспокойся. Если хочешь оставить старуху, я не обижусь. Иди же, возвращайся к другим, подобным тебе призракам – к Вилли, Ники, Леопольду, Берти… Интересно, что испытывает мертвый король или князь вроде тебя, когда его вырывают из спокойной вечности и приводят сюда, к постели древней старухи? Можешь не отвечать мне, дорогой. Я не так глупа, чтобы не понимать, что происходит со старой Отеро и почему перед ней возникла вдруг эта странная вереница персонажей из прошлого. Ни к чему твое благородное предложение остаться еще на некоторое время со мной, чтобы защитить от какого-нибудь неприятного визита. Правда, я тебе благодарна, это очень великодушно с твоей стороны, но мне достаточно компании Гарибальди, чтобы встречать их, если они вновь появятся. Уходи спокойно, Альберт. Возвращайся к остальным, но сначала… Окажи мне услугу,
Рассказ Джозефа Куна
«Я совсем не ожидал, что воспоминания этой высокомерной старухи вынудят меня участвовать в этом шествии призраков. Но она не может избавиться от этого, внезапного нашествия. Это бесконечная вереница лиц, любовников, соперниц – в общем, процессия ее грехов. Я же, напротив, не совершал вместе с ней никаких прегрешений. Совсем наоборот: думаю, даже удержал ее от нескольких. Рискну сказать, что я был ее ангелом-хранителем, или, возможно, блюстителем ее нравственности в то время, когда находился рядом. Ангел, неподвластный ее чарам, никогда не проявивший к ней ни малейшего личного интереса. И может быть, именно поэтому старуха сделает все возможное, чтобы избежать встречи со мной. Я прекрасно ее знаю: пока Джозеф Кун будет в ее спальне, она станет притворяться, что всецело поглощена кормлением голубей на балконе…
– Калина, ты меня слышишь?
Ни жеста, ни малейшего движения – у нее нет намерения обернуться и взглянуть на старика Куна. Услышав имя «Калина» – так только я ее называл, – она с еще большим увлечением погрузится в свое занятие. Белла расположилась на этом крошечном балконе убогого квартала, словно на веранде «Отель де Пари». Канарейка беспокоится, мечется в клетке, заметив мое присутствие, но Калина сидит совершенно неподвижно. Я вижу ее отражение в стекле открытого окна: на коленях у нее, в складках некогда голубого бархатного халата, стоит блюдечко с крошками. «Ну же, идите сюда, малышки, – говорит она, – балкон Беллы Отеро открыт для вас, добро пожаловать
Я, Джозеф Кун, стал работать в качестве импресарио Каролины Отеро в 1894 году. Мне рассказывал о тяжелом характере актрисы мой родственник, бывший дирижер оркестра, выступавший в составе ее труппы в Нью-Йорке, но я был экспертом в общении с подобными женщинами. Все артистки такие, даже совсем бесталанные. На самом деле управляться с ними довольно просто: достаточно не обращать внимания на их капризы и ни в коем случае не влюбляться в них. Должен сказать, что благодаря этим элементарным мерам предосторожности мой – исключительно профессиональный – союз с Калиной оказался доходным. Я заключал с каждым разом все более выгодные контракты, не отвлекаясь на светские глупости, а она пела и танцевала. Публика заполняла театры, вот и все. Я познакомился с ней, когда она вернулась в Париж после первой поездки в Россию: к тому времени она уже сделала большие успехи на сцене. Не могу сказать, что Калина обладала особым талантом, но я принадлежу к числу тех немногих профессионалов, которые считают, что не только необыкновенная красота и «блеск жемчуга на бедрах» делали ее неотразимой. Отеро обладала удивительной способностью так исполнять танцы, неистовые и иногда даже дикие, что казалась очень талантливой. Зачем нам обманывать себя? Это умение стоит больше, чем утонченное искусство, которое способны оценить лишь немногие избранные. В те времена неумеренность была в моде, и то, что показалось бы смешным сегодняшнему зрителю, вызывало тогда всеобщее восхищение. В ту эпоху восторгались дерзкими и любившими демонстрировать свое тело женщинами, такими, как моя Калина. Они
