Однако Агустина не могла находиться на излечении в том монастыре, потому что он открылся лишь в 1882 году. Свидетельств ее пребывания нет и в архивах других благотворительных заведений. Ни в Доме благотворительности Сантьяго, ни в Благотворительном приюте, ни в Доме милосердия… – ни в одном из двенадцати заведений, где мы пытались установить факт пребывания Агустины Отеро. Возможно, у девочки был такой сильный организм, что, несмотря на тяжелое состояние, она смогла выздороветь дома: Белла действительно отличалась крепким здоровьем, которое не смогли подорвать ни бессонные ночи, ни алкоголь, ни модные в то время в галантном Париже наркотики. Можно предположить, что бумаги, зафиксировавшие ее пребывание в одном из таких заведений, были украдены. Множество, если не большинство документов, касающихся Агустины Отеро, – письма, свидетельства, бумаги – исчезло.
Все, связанное с Беллой, вызывало нездоровый интерес биографов и просто фетишистов, а так как некоторое время назад не составляло особого труда совершенно безнаказанно похитить такого рода документы, то первые годы жизни Агустины Отеро остались сокрытыми от любопытной публики. От ее внучатой племянницы Элены Отеро, которая была еще жива, когда я побывала в Вальге, мне удалось узнать лишь то, что после изнасилования Агустина стала объектом для пересудов. Красивую и бедную девочку презирали все соседи: и богатые, смотревшие на нее с пренебрежением, и бедные, вроде бы сочувствовавшие ей, заключили, что виновата в происшедшем она сама. Мужчины видели в танцевавшей Агустине скорее женщину, чем девочку-подростка: вероятно, это и свело с ума Венансио Ромеро. К тому же некоторые утверждали, что задолго до той злополучной ночи Агустина лишилась девственности.
Тень задает слишком много вопросов
Видишь, Гарибальди? Меня нельзя судить строго за то, что отказалась от своих земляков и выдумала историю об андалусском происхождении, ничего общего не имеющую с действительностью. Представляю, какое лицо сделалось бы у мадам Вальмон, когда б она узнала, что одна из знаменитейших куртизанок своего времени, женщина, называвшая себя служительницей Эроса, в действительности была лишь девочкой, над которой надругались и которая стремилась отомстить за давнюю обиду… Посмотри туда, Гарибальди. Видишь призрак того крошечного, истерзанного тела, раздавленного человеческой жестокостью? Конечно же, видишь. На это больно смотреть, правда? Мне тоже. Даже сейчас, когда я уже почти мертва и бесчувственна, меня пугают призраки Нины Отеро. Но я все равно буду вызывать их этим вечером. Не ради тебя, Гарибальди, глупая облезлая птичка… Для самых ужасных признаний не нужны слушатели с их бесполезным состраданием: я сделаю это ради той Тени на стене, которая прекрасна, но и нема и слепа. Я хочу напомнить ей, каков был настоящий двигатель ее – моей – жизни, если вдруг, в вихре славы, она впала в самообман, как это случается со многими. Я хочу, чтобы она знала – или скорее вспомнила, – какая сила давала жизнь этой прекрасной статуе.
«Жажда мщения, дорогая, – говорю я, пристально глядя на нее, – могущественнее любви и пламеннее страсти». Тень начинает беспокоиться, кажется, у нее слегка дрожит подбородок: на мгновение он вытягивается и становится дряблым, старушечьим. «Вернись, Тень, я не скажу тебе ничего, чего ты не знаешь», – успокаиваю я ее и продолжаю:
«Я никому не открывала раньше того, что расскажу сейчас тебе: не из-за страха потревожить призраки – просто я не верила, что кто-нибудь сможет меня понять. Понять, например, почему, едва оправившись от болезни и увидев отношение к ней жителей Вальги, Агустина вновь стала танцевать, чтобы подразнить мужчин. «Эта бесстыдная девчонка, видно, добивается, чтобы ее опять обесчестили», – говорили старухи. Но как могли эти добродетельные кумушки в трауре понять, что, когда нечего терять, больше шансов выиграть? Ненавидела ли я мужчин? Даже тогда, когда они смотрели на меня алчными глазами, когда в сырые ночи все мое маленькое тело ныло от недавних ран, я и не думала скрываться от них. Напротив, до самого последнего дня в Вальге продолжала танцевать в сосновых рощах и на улицах с дерзостью и вызовом женщины, в которую меня превратили раньше времени. Но каждое колыхание оборванной юбки обещало мне, что мужчины, лишившие меня чести и даже возможности быть матерью, сполна заплатят за это. «Смотрите на меня, желайте меня, в обмен на свою честь я заберу ваше достоинство. В уплату за свой ужас я завладею вашей гордостью, даже вашей волей». Оборванная девчонка, конечно же, никогда вслух не произносила этих слов, но они чувствовались в каждом колыхании ее юбки, а впоследствии этот вызов слышался в шелесте других, более роскошных нарядов: «
Меня действительно удивляет, что никто не смог прочитать это явное предупреждение в колыхании моих юбок, становившемся все более дерзким по мере того, как я убеждалась в легкости победы. Любовь и азарт – что сильнее? Трепет страсти или ни с чем не сравнимое постукивание мраморного шарика по столу для рулетки? И то и другое – игра. Одинаковые игры, как говорят, но мое везение в них было неодинаковым. Давным-давно какой-то человек, по-моему, весьма незначительный, высказал предположение, что я заменяла одно удовольствие другим. «Белла испытывает за игорным столом те же чувства, которые великолепно симулирует в постели», – писал один из бумагомарателей, которых в начале века развелось огромное множество. Но кто же это был? Сейчас не могу припомнить… Вряд ли это был великий Габриэле Д'Аннунцио, боготворивший меня, или робкий Пруст, взявший мой образ в качестве прототипа для своей Одетты, и, уж конечно, не тот молодой патриотический поэт Хосе Марти, влюбившийся в меня в Нью-Йорке и включивший упоминание обо мне в свою самую знаменитую поэму.[8] Не думаю, чтобы это была Колетт или Валье-Инклан, так хорошо изображавший меня в своих книгах. «Белла-испытывает-за-игорным-столом-те-же-чувства, – которые-великолепно-симулирует-в- постели…»
«Нет, не говори ничего, Тень, давай забудем это, я не хочу, чтобы твоя прекрасная шея тряслась при воспоминании о той страсти, которой удалось тебя сжечь:
