незаметно доехать. Выйдете засветло, с купцами московскими, типа и вы с ними. Хозяин, мол, Узкоглазов, одну кузню решил продавать, а лишних людишек - вас - в Тойвуйский погост отправил, за кожами.
- А возьмут нас с собой московские?
- Возьмут, - хмыкнул Платон Акимыч. - Все уж договорено с ними, одна малость осталась… И эту малость тебе, Прошенька, ладить!
Хозяин бросил на него такой жутковато-разбойничий взгляд, что Прохор вздрогнул. Чего еще попросит от него батюшко?
Платон Акимыч начал издалека, увел Проньку со двора в избу, в верхнюю, на подклети, горницу, с широким слюдяным окном в свинцовой раме, усадил на лавку напротив стола, самолично налил в стеклянный бокал романеи. Ой, не нравилась Прохору подобная ласковость, ой не нравилась!
Силясь, выхлебал полбокала, так и не почувствовав вкуса вина, все ждал подвоха. А хозяин не торопился, сидел, ухмыляясь, перебирал на животе четки. Наконец начал.
- Один ты, Проня, сиротинушка. - Узкоглазов притворно вздохнул, напомнил: - Кабы не я, так сгинул бы.
- За то век буду за тебя Бога молить, Платон Акимыч, - перекрестился на икону в углу Прохор. - За доброту твою, за приветие.
- То так, - степенно кивнул владелец кузней. - Пригрел я тебя, хлеб-соль дал. Всегда ты, Проня, сыт, всегда при деле. Так?
- Истинно так, батюшко!
- Ну, а раз так… вот тебе поручение. Слушай внимательно, а как лучше сладить - про то сам думай.
Пронька затаил дыхание.
- Пойдешь севечер к реке, к обрыву, что у обительской тони… Знаешь место-то?
Молотобоец кивнул.
- Затаишься там в кусточках, будешь ждать знака… Ведаешь ли, как утица селезня подзывает?
- Слыхал - кря-а, кря-а.
- Ну вот, как услышишь три кряка - так скоренько выскакивай из кустов и бей с размаху в скулу того, кто по тропинке идти будет. Да так ударь, чтоб тот, кого бьешь, в реку с обрыва свалился.
- Ой, батюшка! - услыхав предложенное, Прохор вдруг не на шутку испугался. - А ну как смертоубийство выйдет?
- А ты уж думай. - Платон Акимыч нехорошо прищурился. - Бей так, чтоб не вышло. Главное, чтоб он в реку свалился, - а уж там, чай, не утонет. Ну, понятна задачка?
- Да уж понятна, - со вздохом откликнулся Прохор и тряхнул рыжеватыми кудрями. - Хоть и не по мне такое дело, но уж для-ради тебя, Платон Акимыч, что хошь слажу!
- Ну, вот и молодец! - Хозяин довольно осклабился и подлил в бокал романеи. - Пей, пей, Проша. Чую, еще не раз с тобой хорошего винца попьем. Да ты не думай, человечишко тот подленький, гнусный - за чужими женками приглядывал, вот и решили его проучить, тут и про тебя вспомнили - боец кулачный ты славный, - пришли ко мне, упросили, а уж я думал-думал да согласился. Ну как хорошим людям не угодить?
Прохор чего-то не понял. Вроде бы сначала про московских купцов разговор зашел, мол, что-то для них сделать надо, а тут вышло, что вроде и не для них вовсе, так, для каких-то «людей хороших». А, ладно, пусть и нехорошее дело, а все ж не смертоубийство, стукнуть легонечко, чтоб только с обрыва - кувырк, и пускай себе плавает.
- Ну, вот и славно, - подвел итоги Платон Акимыч. - Иди себе с Богом, а сразу после вечерни и подходи к реке-то. Да смотри, кого попало не бей, сперва дождись кряка.
Поклонившись, молотобоец вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
- Ну, вот и хорошо, - прошептал про себя Узкоглазов и, покосившись на икону, потянулся к бокалу. Хапнул единым махом, закряхтел… - Может, и зря так с парнем делаю, - пробормотал угрюмо. - Ну да деньги и связи - они по нонешним временам вещь не лишняя. А вот едоки - совсем даже наоборот. Ну а не выйдет ничего - тоже неплохо, привяжу кровью, вместо пса цепного мне будет. Прав Акинфий-гость - этакому молодцу можно не только кувалдой махать. Мечом - оно куда как сподручнее!
Место на берегу Прохор отыскал сразу. Вот он - обрыв, вот - тропа, а вон, на реке, тоня. Загородки, садки, сети. Спрятался, как велено, в кусточки, затаился и принялся ждать. Чтоб не скучно было и не заснуть невзначай, стал в звуки посадские вслушиваться да представлять: а что это там происходит? Вот где-то на ручье залаял пес - видать, почуял кого-то. На Романицкой улице истошно завыла баба - наверное, муж бил, за дело или так, для порядку. За кустами, на дороге, слышались голоса и скрип тележных осей - возвращающиеся с торжища крестьяне из ближних деревень - Стретилова, Кайваксы, Шомушки - бурно обсуждали прошедший день. Ругали какого-то Миколу-весовщика да поминали лихом монастырских старцев. Вот замычали коровы - пора доить, вот снова залаял пес… нет, два… сначала один, потом другой, ясно - сучка с кобельком перекликаются. А вот… А вот и шаги! Пронька едва не пропустил, как где-то рядом три раза крякнули, и тут же зашуршали кусты на тропке. Изготовился… Из-за деревьев показалась фигура в рясе, свернула к реке, к тоне… А Прошка уж тут как тут - ка-ак зарядил с левой! Прохожий даже вскрикнуть не успел - так и полетел кубарем с обрыва в реку, только брызги кругом. Прохор, после того как ударил, тоже к обрыву кинулся, высунулся из-за кустов - увидал, как ходко плывет к берегу поверженный в реку незнакомец. Впрочем, какой незнакомец? Прохор узнал - светло еще было - Ефимий то, монах с таможни. Так вот, значит, на кого он руку поднял? На человека Божьего! Хотя хозяин, Платон Акимыч, говорил, что человек тот - подлец, каких мало, да еще вязался к чужим женкам. Это монах-то? Хотя, конечно, всякого народу хватало в обители. Иные чернецы поклоны бьют да Господа молят, а иные и во все мирские дела лезут. Ефимий-то, кстати, на посаде считался честным, однако Платон Акимыч другое говаривал. И все равно, хорошо хоть, выплыл таможенник. Ну, видно было, как плыл…
Пакостно было на душе у Прохора, когда выходил он с берега реки на большую Белозерскую улицу, пакостно и постыло. Хозяин его, конечно, похвалит, а все же как-то не по себе. Пойти выпить, что ли? Медяшка с «полпирога», в шапке спрятанная, как раз подходила для такого дела. Зайти, хватануть чарку ядреного перевара, закусить луковицей - много ли надо? Поговорить с народом малость - да на усадьбу, завтрева вставать рано.
Остановившись на углу у корчмы, Платон, сняв шапку, достал монетку, сжал в кулаке…
Опа! Корчемные двери распахнулись, и в тот же миг из них на улицу вылетел взъерошенный мужичонка в стареньком армяке. Пролетел пару саженей - хорошо кинули, видать, сперва раскачали! - и тяжело ухнул в холодную лужу.
- Гады! - выбравшись из лужи, жалостливо запричитал мужичонка. - Христопродавцы. Пиявцы ненасытные.
Выйдя из корчмы, остановился в дверях высокий парень, сплюнул презрительно и, скрестив на груди мускулистые руки, бросил:
- Помолчал бы уж лучше, Егошка. Сам знаешь, пускать тебя в кабаки судебным старцем не велено.
- Да знаю, что не велено… - Мужичонка попытался встать на ноги, встал-таки, зашатался и обозленно сплюнул. - А, все равно выпью! Крест тельной пропью - а выпью!
- Иди, иди, богохульник, - испуганно закрестился парень. - А то не ровен час…
Пошатавшись, мужичонка - тощий, растрепанный, с кудлатой сивенькой бороденкой - рванул на груди рубаху и, вытащив медный крестик, зажал его в кулаке.
- И выпью! Не у вас, так на горе, на Фишовице!
И пошел себе шатаясь, загорланил песни.
- Тьфу! - сплюнул вслед питуху парень.
Тут и Пронька вышел из полутьмы, узнал знакомца - еще бы не узнать, в паре с ним сколько раз с введенскими дрался. Мефодий то был, корчемный служка.
- Здрав будь, Мефодий.
- А, Проня! Здоров и ты. Зайдешь?
- Что за мужик-то?
