недвижное, прибитое волною тело.
- Эвон что! - тихо промолвил Митрий. - Утопленник.
Все трое перекрестились.
- Посмотрим? - Подойдя ближе к лежащему лицом вниз трупу, Иван оглянулся на приятелей. - Вдруг да живой?
Прохор опасливо повел плечом:
- Ага, живой, как же!
- И все же посмотрим!
Иван наклонился и с помощью подбежавшего Митьки перевернул тело. Так и оказалось - утопленник, и пролежавший в воде уже несколько дней, - кожа размякла, набухла, а лицо было объедено рыбами. Белобрысые волосы лениво покачивались набежавшей волной.
- Одежка немецкая, простая, - задумчиво произнес Иван. - Полукафтан, пояс… Оба-на! А кафтан-то на груди разрезан! Прямо под сердцем. Кровь, правда, вода вымыла - но, видать, хорошо саданули кинжалом. И даже кошель не сняли… Ну-ка, посмотрим.
Немного повозившись, юноша вытащил из кошеля утопленника несколько серебряных монет, средь которых оказалась и пара больших - талеров.
- Значит, не ограбить хотели, - тихо сказал Прохор. - Из-за чего ж тогда убили немца?
- А немец-то - из свейских краев, - подняв глаза, заметил Митрий. Что-то больно знакомым показался ему утопленник. Белобрысый… Юхан-приказчик? Жаль, лица не разберешь. - Эвон, пуговицы-то на кафтане посеребренные - так в Швеции носят.
- Тихо! - вдруг шепотом скомандовал Прохор. - И пригнитесь все. Да пригнитесь, кому говорю, - эвон, лодка!
- И что - лодка? - начал было Митька, но, разглядев плывущих в лодке людей, прикусил язык, послушно укрывшись за камышами. Больно уж угрюмыми выглядели гребцы, про таких свеи говорили - «висельники».
- Ну и хари, - всматриваясь в лодочников, прошептал Прошка. - Ну их, пущай проплывут. Скажут еще - мы этого свея убили.
- Так он же давно в воде!
- Угу… Ограбили, убили, утопили, а сейчас в другое место решили мертвяка перепрятать. Судейские- то старцы так и порешат! Хотите разбирательства?
Разбирательства никому не хотелось.
- Тогда и сидите молча, - сурово подытожил молотобоец, глядя, как лодка с подозрительными гребцами споро поднимается вверх по течению реки.
- А я, кажется, знаю этих парней! - неожиданно произнес Митрий. - Ну, не то чтобы знаком, а видал, запомнил. Особенно вон того, чернобородого, со шрамом. Это ныряльщики, ну, те, что утопленные сокровища ищут из монастырской казны. Правильно мы спрятались, они чужих не любят. Интересно, и чего их вверх по реке понесло? Казна-то внизу где-то.
- Может, схрон у них там тайный? - предположил Иван.
Прохор согласно кивнул:
- Все может быть. А не наведаться ли нам туда как-нибудь?
- Вот-вот, - поджал губы помощник дьяка. - Только чужих сокровищ нам и не хватало для полного счастья… А вообще-то да, - он вдруг тяжко вздохнул. - Серебришко-то наше кончается.
- Вот и я о том же! - воодушевился молотобоец. - Надо бы за этими ныряльщиками проследить. В случае чего, позовем монастырских - это ж их казна-то!
- Интересное предложение… - Иван отошел от трупа. - И главное - своевременное! Да не смейся ты, Митрий, вовсе и не шучу я. Денег-то у нас в обрез. Боюсь, и до Москвы не хватит.
- До Москвы? - Митрий и Прохор переглянулись. Митька внимательно посмотрел прямо в глаза Ивану: - Так ты, что же, и в Москву нас возьмешь?
- А вы как думали? Нешто здесь брошу - на правеж, на расправу. Тебя, Митька, стретиловские точно со свету сживут. Ну а о Прохоре и говорить нечего - такого врага, как Платон Узкоглазов, никому и нарочно не пожелаешь - силен, богат, влиятелен.
- Да уж… - Прошка поник головою.
- Ну-ну, не кручиньтесь, парни! Вы ведь теперь служилые люди. Не мне, государству Российскому служите, Руси-матушке! А что от того у нас пока одни убытки, так то дело временное. Погодите, придет еще и наш час - распутаем хлебное дело, не дадим зерно за рубеж вывести, явимся на Москве в приказ с доказательствами вин изрядных - вот тогда и будем награждены преизрядно! Меня в жильцы, а то в дворяне московские пожалуют, ну а вас - в городовые чины. Может, даже сам царь-государь Борис Федорович златыми ефимками нас наградит! Эх… - Иванко вдруг отбросил весь пафос и сказал уж совсем просто: - А в общем-то, и не в наградах дело. Разве ж есть еще для русского человека другая награда, как Руси-матушке верою-правдою послужить?!
- Твои слова, Иван, да Богу в уши! - сжав кулаки, сурово сказал Прохор. - За Русь-матушку, за православную веру любого ворога на части порву!
Митька кивнул и, сглотнув подкативший к горлу комок, тихонько спросил:
- Нешто и мы с Пронькой из бедняков-быдла выберемся? Нешто чин какой выслужим?! Не верится даже… Постой-ка! - Он вдруг напрягся. - Мы-то уж как-нибудь, а что ж с Василиской будет?
- Покуда здесь поживет, при обители Введенской, - мягко улыбнулся Иван. - Отец Паисий игуменье Введенской Дарье - друг, попробуй-ка кто Василиску обидь, с такими-то покровителями! Да и врагов у нее, таких, как у вас, нету. Проживет тихонько, а там и замуж выдадим.
При слове «замуж» Прохор почему-то вдруг покраснел, отвернулся, и это его поведение отнюдь не укрылось от внимательных глаз друзей. Иванко лишь усмехнулся про себя, а Митька те слова, кои вот прямо сейчас сказать хотел, придержал. Потом уж высказал, когда возвращались лугом обратно к посаду и Прошка, простившись, свернул к обители.
- Слышь, друже, - взяв Ивана за рукав, тихонько произнес отрок. - Василиска на тебя в обиде. Навещал ее, спрашивала - почто ж не заходишь? Аль позабыл?
- Да не позабыл… - Иванко закусил губу. Как же, позабудешь ту косу темную, тонкий стан, кожу шелковую и глаза, словно море-океан, синие.
Вспомнил, покраснел и признался:
- Сегодня же навещу!
Василиска вчера гадала. На Аграфену-купальницу отпросилась у матушки-настоятельницы, насобирала по лугам двенадцать трав - васильков, порею, чертополоха с папоротником - уж эти-то две травины для гадания обязательны. Ночесь положила травицы под подушку, загадала на суженого - он и приснился, не обмануло поверье. Будто бы зима на улице, снег лежит белый-белый, а на посаде, у соборной церкви, - свадебный пояс. Возки бубенцами украшены, цветные ленты лошадям в гривы вплетены. И будто бы выходит из возка она, Василиска, в подвенечном наряде. А колокола так и благовестят, благостно, напевно, звонко, и от возка к церкви - ровно бы ковер из луговых цветов - васильков, колокольчиков, купальниц. А по ковру тому, протянув руки, идет навстречу Василиске суженый в атласном кафтане с золотой канителью. Воротник стоячий на плечах - козырь - шапка бобровая, а лица-то не видно! Обнялись, поцеловались - ан по-прежнему лицо как будто в тумане. И захочешь, да не разберешь кто. Колокола звонче забили, вокруг какие-то незнакомые люди, все нарядно одетые, с подарками, в церкви - батюшка в золоченой ризе. Остановилась Василиска, на икону Богоматери глянула, скосила глаза - а вот он, жених-то, и показался! Иванко Леонтьев, тот самый, по которому Василиска давно уже сохла, чувства свои в душе глубоко затая. С первого взгляда понравился ей этот красивый юноша, светловолосый, с карими блестящими глазами. Скромен, улыбчив, а как посмотрит… Так и захолонуло, запропало девичье сердце. И сама не поняла, как так случилось? Был раньше один воздыхатель, Прошка, ну да того Василиска братом считала. А вот Иванко - совсем другое дело. И ведь не зайдет, не проведает. Митька говорит - занят очень. Занят… От того же Митрия знала девушка - это благодаря Иванке пристроилась она в паломнический дом при обители Введенской. Сама матушка игуменья Дарья ласково с ней разговаривала, однако в послушницы не звала, лишь к молитве кроткой призывала. Умна была Дарья, мирскую жизнь понимала куда как лучше
