С Агриппиной Семеновной Полина столкнулась в дверях и поспешно уступила дорогу. Окутанная паром, с багровым от напряжения лицом, тетка несла перед собой тяжелый двухведерный чугун с дымящимся месивом.
— Заходи, заходи, — прохрипела она, спускаясь по ступенькам и отбиваясь от бросившихся под ноги боровов.
В доме все сверкало чистотой. Шесток широкой русской печи был задернут занавесочкой, на обеденном столе сухо сверкала цветастая клеенка. Тетка была чистюлей и, вечно занимаясь варевом корма и другими подобными делами, ухитрялась содержать свой небольшой, любовно сработанный покойным кузнецом дом в образцовом порядке. «Глаз чистоту любит», — часто повторяла она.
Вернулась Агриппина Семеновна минут через пять.
— Чевой-то ты гостьей сидишь? — удивилась она. — Раздевайся, полдничать будем.
Сунув куда-то в угол засаленный ватник, она подошла к умывальнику, обнажила по локоть полные нестарческие руки.
— Квелая ты какая, как погляжу. Ай стряслось что?
Неохотно снимая пальто, Полина вяло отозвалась:
— Скучно мне что-то.
Собирая на стол, Агриппина Семеновна усмехнулась:
— Ежели молодой бабе скучно — значит, с мужиком в постелях ладу нет.
— Вы уж скажете! — вспыхнула Полина.
— Не любо — не слушай, матушка. Так говорят.
Агриппина Семеновна налила в тарелки щей, подернутых жиром, с кусками сала, поставила четвертинку водки.
В эту же минуту дверь из второй комнаты открылась; кланяясь, Степан Павлович бросал выжидающие взгляды на супругу — на зелье нюх у него был изумительный.
— Сгинь, — коротко скомандовала Агриппина Семеновна и уже вдогонку, в закрытую дверь, успокоила: — Оставлю!
— Мне не наливайте, — предупредила Поля.
— Кровь у тебя и так горячая, — согласилась тетка, — это мне пользительно.
Она выплеснула в рот граненый стаканчик, хлебнула горячих, как огонь, щей, губы у нее залоснились.
Искоса поглядывая на племянницу, тетка исподволь принялась выпытывать:
— Сам-то как?
— Болеет, поясницу опять схватило.
— Отлежится. Калякать-то не начал?
Глаза Полины блеснули обидой.
— Зачем вы смеетесь? Вы вот не поймете, а знали бы, какая это тоска — ведь хоть бы одно слово! Как в тюрьме какой!
— Ну, уж тюрьма! — хмыкнула тетка.
И, словно нащупывая цель, закинула:
— Ребеночка тебе надо, всю твою скукоту рукой и снимет.
Полина снова покраснела и, преодолевая смущение, призналась:
— Не беременею я.
Прожевывая кусок сала, Агриппина Семеновна понятливо и снисходительно ухмыльнулась:
— Эх ты, зеленая, как погляжу. — Тетка громко рыгнула. — Он что — с тещиных блинов вернулся? Или с войны? Вот то-то и есть. Больной он у тебя еще, побитый. Ты дай ему в силу войти…
Пригнув к самому столу пунцовое лицо, Полина слушала нехорошие, стыдные речи, не пропуская ни одного слова.
— А уж если опостылел, — круто перевела тетка на другое, цепко и выжидающе глядя на Полину, — тогда брось! Одна не останешься.
— Ну, хватит! — сухо бросила Полина. — Пойду я.
— Вот-вот, вся в мать, — кольнула тетка. — Мяска-то дать?
— Не надо. Спасибо.
— Чего спасибо? Надо будет — скажи, чай, не даром берешь.
Следя за одевающейся племянницей — молодой, стройной, грустной и оттого еще более красивой, — Агриппина Семеновна вздохнула не то с завистью, не то с сожалением:
— Цены ты, девка, себе не знаешь!
Полина вышла на улицу, быстро пересекла площадь. Засиделась она, а Федя ждет. Но чем ближе подходила она к дому, тем медленнее становились ее шаги.
Обрадованный новостью, Корнеев никак не мог сосредоточиться, делал непростительные промахи и уже потерял две пешки. Э, да что там! Скоро у него будет работа, пусть непостоянная, но будет! Последние дни он совсем измучился от безделья. И теперь такая удача: с нового года конструкторское бюро механического завода обещает дать чертежную работу. Чертит он вполне сносно, попрактикуется. Пожалуй, не плохо и то, что работать придется дома, — удобнее.
Устроил все секретарь школьной парторганизации Королев. Об этом только что и сообщил Воложский. Дело, конечно, не обошлось без его участия, — сам сидит, как будто ни при чем, и усом не поведет!
— Сияешь? — оторвался от шахматной доски Воложский. — Все мы так, служивые кони! Бурчишь по утрам, вставать неохота, кости ноют, дня спокойного нет, а оставь нас без дела — нытьем изойдем!.. Так, слоником, значит, думаешь укрыться? Поглядим, поглядим!
Константин Владимирович задумчиво помял бородку, удовлетворенно хмыкнул и сделал очередной ход.
— Ты как — газеты внимательно читаешь? Любопытное, брат, время, весьма любопытное! У нас новая пятилетка, заводы восстанавливаются, в Грузии вот новые виноградники закладывают, а там опять о войне говорят. Ты следишь за процессом в Токио? Следишь? Комедия! Все ясно, как божий день, судить надо, а они все тянут, белого света при огне ищут! А Китай-то бурлит, а?
Удивительно хорошо чувствовал себя Корнеев с Воложским, и они подолгу разговаривали. Да, именно разговаривали: Константин Владимирович безошибочно, по жестам, понимал его ответы, по глазам, по выражению лица — его мысли и вопросы.
Корнеев проиграл, Воложский добродушно рассмеялся:
— То-то! Впрочем, не огорчайся, ты нынче в приподнятых чувствах, простительно. Хватит, наверно, на сегодня?
Старик прошелся по комнате, взял с тумбочки зеленый томик «Монте-Кристо».
— Ты читаешь?
Федор Андреевич оглянулся, отрицательно покачал головой. Книгу принесла Поля и вот уже третий вечер подряд зачитывалась ею. Когда-то таинственный граф Монте-Кристо поражал и воображение Федора; вчера, перелистав несколько страниц, Корнеев равнодушно отложил книгу, удивляясь, чем она так захватила Полю.
— Не ты, значит, — Воложский снисходительно усмехнулся. — Ну что же, приятное чтиво. А я, грешным делом, подумал, что это тебя на красивую жизнь потянуло.
Воложский положил томик на место, вернулся к столу.
— Полю, наверно, не дождусь. Пойду, Федя. Значит, передашь: Мария Михайловна и я покорно просим прибыть для встречи Нового года. Форма одежды — парадная и все прочее, как пишется в военных приказах. Насчет парадной одежды, конечно, не обязательно. Из гостей будут у нас — вы и мы. А в школу почаще заходи.
В дверях Константин Владимирович встретился с Полей; Корнеев заметил, как ее рассеянные, занятые какой-то внутренней работой глаза оживленно блеснули.
— Куда бежите? Не пущу, не пущу! И слушать не хочу!
Говорила она настойчиво, просительно, чуть бессвязно, и Федор Андреевич понял — Полина рада,
