ночь напролёт и день-деньской. Ночь совладает с днём коротким. Вдруг, насылая гнев и гнёт, потёмки, где сокрыт католик, крестом пометил гугенот[293]? Лиловым сумраком аббатства прикинулся наш двор на миг. Сомкнулись жадные объятья раздумья вкруг друзей моих. Для совершенства дня благого, покуда свет не оскудел, надземней моего балкона внизу проходит Искандер. Фазиля детский смех восславить успеть бы! День, повремени. И нечего к строке добавить: «Бог помочь вам, друзья мои!» Весь мой октябрь иссякнет скоро, часы, с их здравомысльем споря, на час назад перевели. Ты, одинокий вождь простора, бульвара во главе Тверского, и в Парке, с томиком Парни[294] прости быстротекучесть слова, прерви медлительность экспромта, спать благосклонно повели… 19 и в ночь на 27 октября 1996
«Смеркается в пятом часу, а к пяти…»
Илье Дадашидзе[295]
Смеркается в пятом часу, а к пяти уж смерклось. Что сладостней поздних шатаний, стояний, скитаний в пути не так ли, мой пёс и мой посох? Трава и сугробы, октябрь, но февраль. Тьму выбрав, как свет и идею, не хочет свободный и дикий фонарь служить эдисонову[296] делу. Я предана этим бессветным местам, безлюдию их и безлунью, науськавшим гнаться за мной по пятам поземку, как свору борзую. Полога дорога, но есть перевал меж скромным подъемом и спуском. Отсюда я вижу, как волен и ал огонь в обиталище узком. Терзаясь значеньем окна и огня, всяк путник умерит здесь поступь, здесь всадник ночной придержал бы коня, здесь медлят мой пёс и мой посох. Ответствуйте, верные поводыри: за склоном и за поворотом что там за сияющий замок вдали, и если не замок, то что там? Зачем этот пламень так смел и велик? Чьи падают слёзы и пряди? Какой же избранник ее и должник в пленительном пекле багряном? Кто ей из веков отвечает кивком? Чьим латам, сединам и ранам не жаль и не мало пропасть мотыльком в пленительном пекле багряном? Ведуний там иль чернокнижников пост?
