— А тем, что моя борода ватагу от погибели сберегла.
— Ну-ка, ну-ка? Это как? Расскажи, Акимыч, — заинтересовался сотник.
Казак присел у костра и, увидев, что к нему заинтересованно повернулись и капитан, и сотник, кивнув, сказал:
— Расскажу, только давно это было. Очень давно.
— Очень давно у тебя, Акимыч, бороды-то не было, — улыбаясь, возразил сотник.
— Меня и самого тогда не было, а борода была, у прапрадеда моего, по рассказам, что в родове держатся, точно такая и была. Значит, мне она по наследству досталась.
— Ладно, рассказывай.
— Да, давно это было, — начал казак, удобно устроившись у костра. — В те времена, когда по Тобол- реке гулял атаман славный Ермак Тимофеевич.
— Эко ты хватил, Акимыч!
— Тихо! Сказывай дальше, — цыкнул на Савелия сотник.
— Ну так шли они по Тобол-реке стругами, а по берегам басурманы некрещёные их пасли, стрелами постреливали да зады голые казали. Супротив Ермака стояли хан Кучум и наследник его Маметкул. Было у них войско — больше тридцати тысяч татар, конница и пушки. А с Ермаком Тимофеевичем на стругах меньше тыщи казаков было да пушек небольших всего три. Среди них и пращур мой, во как — Степан Колюжный. Его с собой с Дона Иван Кольцо в ватагу сманил, ногайцев бить. А царь разгневался за ногайцев и на Ермака Тимофеича и на Ивана Кольцо со товарищи, потому они и пошли в Сибирь воевать. Подале от гнева царя, то есть волю да славу лихую искать.
— Ну ты даёшь, Акимыч, так Ермак чё, Сибирь завоевал без воли царя, что ль? — спросил Савелий.
— Сам пошёл Ермак на Сибирь, купчишек Строгановых растряс на припасы и пошёл. А вот когда побил Кучумово войско, отрядил к царю посольство, полсотни казаков с Иваном Кольцом, с дарами богатыми и пленными к царю на поклон, вот тогда царь и узнал про дела казацкие в Сибири.
— Не может быть, чтоб без царского указу…
— Петрович, да правду он говорит, так и было, пусть дальше рассказывает, — вмешался Павлов.
Ободрённый поддержкой капитана, Акимыч продолжил:
— Ну так вот, ехали казаки на нартах, лёгких санях, собаками запряжённых, по рекам замёрзшим сквозь торосы прорубались. Долго ехали, зима, стужа, вокруг места дикие, опасные. Местные народцы караван-то приметили и преследовать начали, побить да пограбить, верно, хотели. Иван Кольцо погоню заметил, да что делать — не знал. Полсотни крепких казаков было да обоз с дарами, и полон руки вязал. Без коней в чужом краю трудно казаку воевать. Вот тут и решились на хитрость. Позвал Иван Кольцо пращура моего и говорит: «Выручай, Степан, ватагу, надо басурман отвлечь от нашего отряда, иначе не оторвёмся от них, нагонят они нас в удобном для себя месте и побьют». — «Верно говоришь, атаман. Вторую неделю следом идут, на глаза кажутся, да не нападают, видно, момент выбирают. Спать не дают, выматывают, нехристи. Что сделать надо, говори, сделаю», — ответил тот.
А Иван Кольцо и говорит: «Остановить их надо. Да так, чтобы оставили они мысли свои о нападении». — «Как же я их, Иван, один остановлю?» — «Есть одна задумка, Степан, слушай. Возьмёшь двух казаков, на руку спорых, на ноги лёгких и…»
В общем, наделали казаки чучел, обрядили их в казацкие одежды и в ночь ушли вперед налегке. А Иван Кольцо с утра по их следу, не особо спеша, караван повёл. Басурмане не догоняли, но и не отставали от казачьего каравана. К вечеру караван был у стоянки, подготовленной казаками, но пошёл дальше, а предок мой костры развёл, палатки расставил, чучела рассадил, как будто весь караван ночует. Басурмане тоже встали, лазутчиков выслали, ну, те посмотрели, всё как всегда. Три дня стоял на месте с двумя казаками предок мой, изображая отдых каравана. А Иван Кольцо три дня почти без остановок уходил на заход солнца. На третий день такая пурга занялась, света белого не видать, занесло все следы каравана. А казаки, до этого, выследили лазутчиков и выведали, где стан басурманский расположился, да и наведались к ним в пургу эту. Лошадей их угнали, а потом вернулись. Белое исподнее наверх кафтанов накинули и давай лупить тех стрелами, втихую. Тут и наткнись в неразберихе один басурман на прадеда моего. А тот весь в белом из сугроба встал, ростом с меня, а то и поболе был, одна бородища чёрная чего стоит. Басурман тот саблю бросил и бежать. Кричал: «Шайтан, шайтан чёрный!» Наутро от басурман и следа не осталось, ушли назад в свои пределы.
— Ну ты, Акимыч, и мастер сказки рассказывать, ну горазд!
— Может, и сказки, Савелий, а сабелька та вот она, глянь. — И Акимыч вынул из ножен тускло блеснувшую кривую саблю. В полной тишине сабля пошла по рукам.
— Старинной работы сабля, не нашенской, — констатировал сотник, осмотрев клинок. — Видно, знатный басурман был хозяином этой сабельки. Держи, Акимыч. А как же твой дед караван-то нашёл, коль следы пурга замела?
— А не нашёл он следов Ивана Кольца, вернулся со своими казаками на Дон, шесть недель добирался, благо басурманские лошади не подвели, привычные к тем местам. А Ивана Кольцо царь за старые грехи казнил всё ж. Говорили, он давно, ещё до казачества своего, к смерти приговорён был. Так что, может, и к лучшему сталось, что разминулись они по жизни, а то не сидел бы я с вами сейчас в этой, богом забытой глухомани, у костра, — улыбаясь, закончил Акимыч.
Его курчавая чёрная борода блестела от яркого пламени костра, подобревшие глаза ласково смотрели на собравшихся у костра казаков. Все улыбались. Все молчали. Все были благодарны казаку за его рассказ, за родство душ, за память, которую он пронёс через свою жизнь и передал им, о славном предке своём.
Утром слегка приморозило, тонкой корочкой покрылись забереги речки, хрустко под ногами ломался мох. Только рассвело, а сотник уже подгонял:
— Давай, давай, ребятки, кипяточком погреемся — и за работу. Надоть до вечера поспеть. Чтоб с утра завтра, время не тратя, в обратный путь двинуться.
— Не гони, Петрович, поспеем, дай рожи помыть казакам, а то их лошади не признают.
— Давай, давай, ребятки, — не унимался сотник.
Костры, чуть притихшие к утру, весело затрещали, закипели котлы, наполненные чистой как слеза речной водой.
— Ты побольше, побольше заварки-то сыпь, теперя чё экономить. Заваривай покрепче, чтоб кровь по жилам заходила, веселей работа пойдёт.
Почти три месяца пролетели как один день. Костя и Колька были определены в спецподразделение, состоявшее из таких же простых парней, как и они. Ох и пришлось им здесь попотеть, бесконечные тренировки и марш-броски в любое время суток, практические занятия по вооружению и стрельбе, тактике и маскировке, политзанятия и физподготовка. Всего этого они хлеб нули сполна, но всё это им пришлось по вкусу. Они учились стать разведчиками. В середине сентября из подразделения стали отправлять по войсковым частям, многие уезжали прямо в действующие части. Положение на фронтах было тяжёлым. Это чувствовалось по сводкам Совинформ бюро. Командование торопило руководство школы. Инструкторы тоже рвались на фронт, но их не пускали. Потому они по три шкуры спускали с курсантов, сопровождая всё известной поговоркой: «Тяжело в ученье — легко в бою». Вскоре на утреннем построении зачитали фамилии Николая и Кости. После обеда они уже тряслись в кузове грузовика, увозившего их к вокзалу. Сопровождал всё тот же лейтенант.
— Смотрите, больше из вагонов без документов не сигайте, — на прощание сказал он, похлопав каждого по плечу.
Предписание и дорожные документы они получили и только на вокзале узнали, что ехать им в Иркутск, там формировалась дивизия, в разведотдел которой они должны были прибыть. «Ёкарный бабай! Мы же Красноярск проезжать будем, вот бы своим сообщить. Может, увидеться удастся», — думал Костя. О том же думал и Николай, только он сразу отмёл эту мысль. Времени на остановку в Красноярске у них не было, так же как не было никакой возможности сообщить что-нибудь своим родным. Вскоре они уже сидели в вагоне, который под мерный перестук колёс уносил их в родную сибирскую сторону.
— Что, товарищи сержанты, чай будете? — приветливо спросила смуглая черноглазая
