— Поверь мне, найдём гада, и в этот раз живым он от меня не уйдёт.
— Вангол, тут рядом с городом в посёлке неделю назад участкового средь бела дня убили, зарезали, есть свидетели. — Арефьев протянул несколько исписанных мелким почерком листов. — Судя по всему — это Остап, с ним было несколько человек, забрали табельное оружие, наган и скрылись. В деревне Валики, примерно через день, видели группу мужчин, одетых по-походному, ушли на север по лесовозной дороге. Вот всё, что удалось выяснить из оперативных сводок.
— Достаточно. Остап пошёл в тайгу не один, набрал подручных из уголовников или дезертиров. Куда он идёт, я знаю. Нужно его опередить, если мы не успеем его взять там, он уйдёт с концами. — Вангол встал и поправил одеяло на груди Николая.
— Выздоравливай, ждёт тебя та проводница, не сомневайся. — Улыбнувшись оторопевшему от изумления Николаю, Вангол направился к выходу из палаты.
Через час Макушев, Вангол и Арефьев уже ехали в поезде. Вангол просчитал: чтобы опередить Остапа, им нужно заходить в тайгу со стороны Читы и реками пройти до северного Байкала, а там всё определит их выносливость и сила. Документы МУРа открывали перед ними все нужные двери, поэтому вся необходимая амуниция и оружие уже были при них.
— Всем спать, набираться сил, — приказал Вангол друзьям, едва они вошли в отдельное купе вагона.
Утром Макушев, тщательно выбритый, вышел из купе. Сердце не давало ему покоя с того самого момента, как за окном замелькали пейзажи родного Забайкалья. Он внимательно всматривался в лица пассажиров вагона, выходил на небольших станциях, вслушивался в разговоры земляков. За долгие годы впервые он снял с себя форму НКВД и ходил по гражданке. Ему было по-человечески приятно, что люди не замолкали при его появлении, а продолжали спокойно свой разговор. Он замечал, что женщины обращают внимание на его статную фигуру и отвечают приветливыми улыбками. Раньше он тоже не мог пожаловаться на отсутствие внимания, но что-то изменилось. Улыбки стали более открытыми, более доброжелательными, простыми. Самое главное, он перестал ощущать на себе взгляды, полные ненависти или страха. И сам в ответ улыбался просто и открыто, так спокойно и хорошо себя чувствовал раньше только дома, с Марией и детьми. Да, форма, конечно, украшает мужика, но форма выделяет, не позволяет расслабиться, тем более если это форма НКВД, про валилась бы она под землю. Не объяснишь же каждому, что ты — нормальный человек, а не слепое «разящее оружие пролетариата» в руках руководящей и направляющей… Макушев понимал, что, однажды примерив эту шкуру, человек берёт на себя негатив деяний всех сослуживцев, всего огромного аппарата унижения и угнетения. В глубине сознания он всегда знал, что за грехи придётся платить, а безгрешным, работая в лагерях, он остаться просто не мог. Потому и поверил когда-то Битцу и согласился работать на него, пытаясь реальными делами облегчить свою душу. Арест Битца и начавшаяся война смешали все планы, но не изменили бы судьбы Макушева, если бы не Вангол. Теперь всё пошло иначе. Он понял, что жизнь предоставила ему случай изменить судьбу, очистить душу. Пусть очень дорогой ценой, потерей семьи, имени, на это он был согласен, лишь бы ему перестала сниться Долина смерти и вопрошающие глаза тысяч людей, прошедших через его руки. Стоя у открытого окна вагона, вдыхая воздух родного ему Забайкалья, он думал о том, что главное в жизни ему ещё предстоит сделать. И это главное, может быть, и есть то, ради чего он появился на этом белом свете. К этому главному, может, и несёт его сейчас вздрагивающий на стыках рельсов вагон и весь этот набитый такими разными людьми поезд.
— Степан, хорош прохлаждаться, прошу к столу. — Голый по пояс, с полотенцем на шее, Вангол, улыбаясь, стоял в открытом проёме купе. У столика, нарезая сало и хлеб, возился Арефьев.
— Запах-то какой, а! Вот это сало! В Москве днём с огнём не найдёшь! Налетай, мужики, готово! — Довольный Владимир отправил себе в рот шматок сала и с удовольствием жевал его, поглядывая на Макушева. — Вы прямо с утра при параде, товарищ капитан! С чего бы это? — спросил он, хитро прищурив глаза.
— Ты жуй, не подавись, по родной земле еду, потому и при параде, вдруг земляка какого встречу. — Макушев сел за стол.
— А может, землячку? Имей в виду, капитан, всё сестре доложу! — продолжил Арефьев.
— Пустомеля ты, — отмахнулся Макушев и принялся за завтрак. — Знакомая дорога? — повернувшись к Ванголу, спросил Макушев.
— Нет. Из теплушек ничего не было видно, да и не до пейзажей было. На остановках мёртвых выгружали. Холодно было очень и страшно, — ответил Вангол.
Улыбка сползла с лица Владимира.
— Вангол, тебя тоже?
— Тоже, тоже, — не стал скрывать Вангол, — пришлось недолго побыть зэком.
— Расскажи, как ты тогда ушёл, как выжил? — попросил Макушев.
— Долгая история, Степан, долгая и не ко времени сейчас. Когда-нибудь расскажу, дорога нам предстоит длинная, будет ещё время, — пообещал Вангол.
Да, Ванголу и Макушеву станция Могоча была знакома, так до боли знакома, что, выйдя из поезда, оба только покачали головами. Ничего здесь не изменилось. Добравшись до Тупика, Макушев, хорошо зная местных орочон, быстро договорился насчёт оленей и лодок. К великому их удивлению, от проводника он отказался. Арефьев, показав бумагу, успокоил местного участкового, который увязался за ними, едва заметив «чужих» в посёлке. Ушли из посёлка сразу, ночевать не стали. Участковый, несмотря на то что бумага из Московского уголовного розыска говорила о секретной операции, дал телеграмму в Читу. Он просто никогда раньше не видел такой бумаги и решил подстраховаться. Мало ли что, война… Из Читы спецзапрос ушёл в Москву. Озадаченный запросом начальник МУРа никак не мог понять, что за спецгруппа направлена им в какой-то у чёрта на куличках посёлок Тупик. Отложив запрос в сторону, он занялся работой, не до дурацких запросов было этому полковнику НКВД, когда Москва гудела от нахлынувших жуликов всех мастей и пород, от грабежей и разбоев, от плохих вестей с фронта. Работать было некому, половина сотрудников мобилизована, война, а тут какая-то спецгруппа Арефьева. Что за Арефьев, что за группа? Не до того…
— Вангол, как думаешь, нагоним мы Остапа? — через две недели пути на привале спросил измученный мошкой и тяжёлой таёжной дорогой Арефьев.
— Думаю, успеем, — коротко ответил Вангол. — Ещё два-три перехода, и оленей отпустим, пойдём на лодках, это немного легче, но значительно опасней, так что привыкай и не падай духом. Тайга слабаков не терпит.
— Да я ничего, просто спросил.
— Ох и натёр я между ног с непривычки, Вангол. На коне месяцами с седла не сходил, и ничего, а на этих оленях прямо беда! Не казацкая это скотина, не казацкая.
— Задница у тебя, Степан, не под оленя сделана. Как они тебя вообще прут, во двужильные. А с виду — хрупкое животное, — повеселел Владимир. — Чья очередь кашу варить?
— Чья, чья, твоя, шуруй за водой, вон ручей, сегодня не отвертишься. Лови! — Макушев бросил котелок Арефьеву.
— Ладно, моя так моя, только за качество я не отвечаю.
— Воды неси, сам сварю, привыкли москвичи на халяву жить, — незло бурчал себе под нос Макушев. — Вот что б ты в тайге один, без нас делал?
— Я без вас бы в неё ни за какие пряники не пошёл, а потому вопрос неуместен, — парировал Владимир.
— Послал же мне Бог родственничка! Вернёмся, всё твоей сестре расскажу, какой ты есть на самом деле растяпа и лодырь. А то — я, муровец, прям в Москве, как Илья Муромец, а на деле… — доставал Макушев Владимира.
— Товарищ капитан, а на деле ещё посмотрим!
— Хватит вам цапаться, давайте дров на костёр, а то смеркается, — прервал дружескую перебранку Вангол. Уже несколько дней он на привалах и ночёвках что-то строгал и вырезал своим острым охотничьим ножом.
— Вангол, что ты там мастеришь? — спросил Владимир.
