— Вот и ладно. Чтобы не ходить вокруг да около, скажу сразу, что мне сказали о вас как о человеке, которому можно всецело доверять. Кто сказал и кто это — мы, объясню тоже сразу. Мы — это группа сопротивления режиму. Не тюремному, нет, сталинскому режиму.
— Сталинскому? Вы хотите сказать, что здесь и сейчас можно как-то сопротивляться советской власти? — удивлённо, с недоверием спросил Волохов.
— Можно и даже нужно, — твёрдо ответил Семёнов. — Нужно, потому что не все люди идиоты, слепо идущие за усатым поводырём. Есть огромное число людей, понявших суть происходящего в стране и, несмотря на террор и геноцид, готовых к действию. Наша задача сейчас — объединить этих людей. Для начала найти их и сохранить в условиях лагерей, помочь им выжить, по возможности вывести из-под удара администрации и гнёта уголовников. Нам нужны проверенные и надёжные люди. Вас рекомендовал ваш друг и активный участник нашего движения Макушев.
— Если бы вы не заручились его рекомендацией, я был бы на сто процентов уверен, что это — провокация чекистов, — сказал Волохов, выслушав Семёнова. — Чем я могу быть полезен?
— Вы понимаете всю серьёзность принимаемого решения и те последствия, которые могут наступить в случае провала? — вопросом на вопрос ответил Семёнов.
— Понимаю.
— Тогда я очень рад, что мы в вас не ошиблись. Особых изменений в вашей повседневной жизни не произойдёт. Просто в определённый момент вам скажут, где, в каком месте нужно быть и что сделать. Эти поручения нужно выполнять во что бы то ни стало, точно и в срок. Эти, может быть, непонятные для вас действия являются всегда составной частью глубоко продуманных операций, направленных на достижение определённых целей. Поверьте, эти цели ставятся и достигаются честными людьми во благо Родины.
— Можете располагать мной, Иван Гаврилович, передайте при случае Степану, что я жив и рука ещё может шашку держать. — Волохов поднялся и крепко пожал протянутую руку Семёнова.
— В определённый момент шашки тоже в ход пойдут, Прокопьевич, не сомневайтесь. Эта свора волков, рвущая сейчас народ, просто так власть, понятно, не отдаст. Но до этого нужно дожить, вернее, выжить сейчас, чтобы завтра быть готовым. Ещё, отныне вас мы будем называть Венгр, я для вас — Серый. Это необходимо, это и пароль, и отзыв.
Проводив Волохова, Семёнов вернулся в барак, сел на нары и, уронив голову на крепкие мозолистые ладони, задумался. А думать было о чём. Он возглавлял в лагере группу сопротивления из восьми человек, теперь, с Волоховым, из девяти. И это на восемь тысяч заключённых, большая часть из которых политические, вредители, в общем, враги народа. Тяжелее всех в лагере приходилось женщинам, их, кроме общих работ, администрация и уголовники склоняли к так называемым «ночным» работам. Страшно и горько было смотреть, как молодых женщин, в основном жён репрессированных военных и других политических, выстраивали в бараке на смотрины. Замполит лагеря, молодой наглый упитанный мужик, по лагерной кличке Кабан, обходя шеренгу, тыкал пальцем в понравившихся ему, заставлял снять верхнюю одежду, щупал их тела. Выбранные им неминуемо попадали в постели администрации лагеря и многочисленных начальников, приезжавших с проверками, а то и просто развлечься. Те из них, кто отказывался добровольно удовлетворять прихоти администрации, оказывались в штрафных изоляторах, где или теряли здоровье в нечеловеческих условиях, или, сломавшись, соглашались на всё. Нужно было что-то делать. Недавно молва донесла, что после грубого изнасилования Кабаном одна женщина повесилась, она была женой расстрелянного комдива Кацубы. В лагере были бывшие военные, знавшие и уважавшие этого мужественного человека. Его жена, Елена Вадимовна, следовала всегда за ним, деля с мужем тяготы и невзгоды кочевой жизни. Многие помнили высокую голубоглазую шатенку с тонкими чертами милого лица и порывистой лёгкой походкой красивой, уверенной в себе женщины. Её привели в кабинет к Кабану после очередных смотрин. Мало кто знал, что кабинет состоял из двух комнат. Одна, собственно, и была рабочим кабинетом, с массивным столом и стульями, с висевшим на стене большим портретом Сталина и прочими атрибутами партийного руководителя. Другая, так называемая комната отдыха, представляла собой большую комнату, поделённую надвое ширмой. По одну сторону ширмы стоял большой, широкий, обитый чёрной кожей диван. У небольшого, задёрнутого плотными шторами окна стоял резной, на гнутых ножках низкий столик и удобное кресло. В углу — небольшой, также ручной работы, шкаф для белья и посуды. По другую сторону ширмы не было ничего, кроме перевернутой кверху ножками железной панцирной кровати, на сетке которой, лежащей почти на полу, стояла широкая и низкая деревянная скамья. С четырёх кованых ножек кровати свешивались наручники. Конвоиры втолкнули Елену в кабинет Кабана и плотно закрыли за собой дверь. Скрестив на груди руки и сжавшись, женщина встала в шаге от двери и с нескрываемым презрением посмотрела на сидевшего за столом в расстёгнутом кителе замполита. На его толстых губах играла ироническая улыбка. Он привстал и, приглашая жестом руки, заговорил сиплым голосом:
— Проходите, Елена Вадимовна, проходите, не стесняйтесь, присаживайтесь. Телогреечку можно снять, здесь тепло. Я бы хотел, чтобы вам здесь было уютно, сейчас чем-нибудь поужинаем, вы не против?
Женщина, не сдвинувшись с места, молчала. Только когда Кабан, приблизившись к ней, протянул руку, она отшатнулась к двери и произнесла сквозь зубы:
— Не прикасайся ко мне, мразь!
— Ну это вы напрасно, зачем же так сразу, вы же умная женщина. С начальством нужно быть ласковой, и тогда начальство будет добрым и приветливым. А ты, сучка, сразу свою грязную пасть открываешь.
Лицо Кабана, ещё секунды назад бывшее угодливо-приветливым, мгновенно превратилось в надменно-наглую рожу. Он схватил её за руку и, сильно рванув на себя, отбросил от двери в другой конец кабинета, где за шторой была другая дверь, дверь комнаты отдыха. Не успев встать на ноги, женщина, схваченная за волосы, была затащена в эту комнату. Кабан закрыл на ключ дверь и повернулся к встававшей и плакавшей от боли и обиды Елене Вадимовне.
— Выбирайте, Елена Вадимовна, — вновь ласковым тоном заговорил замполит, сняв китель и звучно шлёпая подтяжками по животу, обтянутому вылинявшей майкой. — Или мы сейчас поужинаем здесь и отдохнём на этом мягком диване, и вы вернётесь в барак…
На столике стояла ваза, наполненная яблоками и виноградом, высокая бутылка красного вина и два фужера. Диван был застелен свежим белым бельём, слегка откинутое одеяло как бы приглашало в постель.
— Или… — Он отдёрнул ширму и показал на железно-деревянное сооружение с наручниками. — Я поимею тебя, дрянь, как захочу, здесь, и на неделю-другую отправлю кормить вшей в ШИЗО. Ну, выбирай, пока я ещё добрый, пока твоё упрямство не разозлило меня. Ты же хочешь выжить здесь! Выбирай! — заорал он.
Слёзы высохли в потемневших от ненависти глазах Елены.
— Хорошо, я согласна. — Она сделала шаг к креслу, стоявшему у столика, на ходу сбрасывая с себя телогрейку.
— Ну вот, я же знал, что вы умная женщина. — Расплываясь в улыбке, замполит, щёлкнув подтяжками, вальяжно шагнул к ней. — Присаживайтесь, сбросьте с себя эту одежду. У-у-у! — Получив неожиданный удар ногой в пах, замполит присел от боли, но успел рукой схватить пытавшуюся проскочить мимо женщину и сильно рванул её обратно.
Огромная сила отбросила несчастную на столик, ударившись спиной и головой, она, перевернувшись, упала и потеряла сознание. Разлитое вино залило её волосы. Постанывая от боли, Кабан затащил Елену за ширму и, срывая одежду, яростно шептал:
— Ну, стерва, я тебя сейчас выправлю! Во всё, что хочу! Ты у меня языком зализывать будешь, ты у меня… ну, тварь! — Он захлёбывался от исступления, и, только когда обнажённая женщина была пристёгнута по ногам и рукам, он, увидев её тело, стал снимать с себя сапоги, а затем галифе, путаясь и падая, матерясь и не сводя глаз с этого неподвижно лежащего тела. — Сейчас ты у меня проснёшься, сука! — прохрипел он, грубо впихивая рукой свой ещё не окрепший орган в беззащитно распахнутое перед ним тело.
Елена очнулась от острой боли. Открыв глаза и увидев над собой обливающегося потом, хрипло дышашего и рвущего её внутренности Кабана, она дико закричала и потеряла сознание. Безвольно повисшее, распятое тело ещё долго ёрзало по доскам лавки, сдирая кожу, пока ненасытная плоть
