— Ну, капитан, и силушка у тебя. Одним ударом наповал такого здорового мужика завалил, — присев на лавочку, сказал лейтенант, глядя мальчишески восхищёнными глазами на Степана. — Жалко, конечно, допросить некого, не смог я догнать никого, случайно всё получилось, сам не ожидал.
— Да я тоже не ожидал, так вышло, — проговорил Степан, поглаживая забинтованную правую ладонь.
— Меня Володей зовут, — протянул руку лейтенант.
— Степан. — Отвечая, Макушев осторожно пожал своей лапищей руку милиционера.
— Я так понял, что ты в командировке и в гостиницу ещё не устроился?
— Не успел, — подтвердил Степан.
— Вот и ладно, если не возражаешь, у меня остановись. Я тебя с родителями познакомлю. Пошли, здесь рядом на Арбате.
— Не совсем, конечно, удобно, но отказываться не буду, — согласился Степан, и они двинулись по ночным улицам столицы, так своеобразно встретившей Макушева.
— Неспокойно в Москве. Грабят и убивают почти каждый день. Квартиры чистят и склады, людей за три рубля режут, — сокрушённо говорил Володя.
— Да? А мне казалось, в столице полный порядок. Это ж Москва, здесь же вся власть.
— Именно Москва, многомиллионный город, в котором затеряться проще простого, а найти преступника очень сложно. Со всей страны народ в Москву стекается, кто работать, кто учиться, ну а кто… Видел, у твоего крестника паспорт ростовский. «Гастролёры», приедут, несколько крупных разбоев — и ищи-свищи их. Эти случайно на меня нарвались, а ведь успели уже дверь в профессорскую квартиру открыть и средь бела дня хорошо почистить её. — Володя свернул в арку, и они оказались в небольшом дворике трёхэтажного старого дома. — Вот и пришли. Видишь, окна светятся, мои не спят. Вот так каждый раз, пока не вернусь, ждут, не ложатся спать родители. Ты не обращай внимания, опекают меня как малого, — мягко улыбнувшись, сказал Владимир.
Они поднялись на второй этаж чистенького подъезда с широкими лестничными пролётами и деревянными резными перилами и остановились у высоких красивых входных дверей. Владимир коротко позвонил, и сразу за дверями послышался звук открывающегося замка. Мама Владимира на пороге строго взглянула на сына, но, увидев Макушева, улыбнулась и всплеснула руками:
— Боженьки мои, Владимир, откуда такой богатырь в Москве?
— Из Сибири, мама, знакомься — это Степан.
— Макушев, — смутившись, машинально протянул руку, да так и остановился, не успев произнести ни слова.
Перед ним стояла его Мария, такая же статная, высокая, только состарившаяся, глаза и губы стали более выразительны, а седина в аккуратно убранных волосах подчёркивала возраст. Зато мать Владимира, увидев протянутую лапищу Степана, да еще в бинтах, больше похожую на забинтованную лопату, осторожно прикоснувшись к ней рукой, спросила:
— Что с рукой? Так, проходите, раздевайтесь, сейчас всё посмотрим.
— Да нет, мам, всё в порядке, в нашей больнице смотрели, — раздеваясь, сказал Владимир. — Проходи, Степан. Мам, покормишь нас?
— Проходите, проходите в гостиную, там отец ждёт, я принесу покушать.
В гостиной, в кресле у небольшого столика, на котором стояла пишущая машинка, закутавшись в шерстяной тёмно-зелёный плед, сидел пожилой мужчина. Он приветливо кивнул вошедшим:
— Добрый вечер, молодые люди. — Внимательно вглядываясь в лицо Макушева, надел очки и сказал: — Однако мы незнакомы. Пётр Петрович Арефьев, отец этого юного сыщика.
Макушев понял, что тот не может встать с кресла, и, подойдя, протянул руку для рукопожатия.
— Очень приятно, Макушев Степан, — представился он, осторожно сжимая ладонь Арефьева.
— Какими судьбами в Москве? Наверняка дела служебные и совершенно секретные, не очень разбираюсь в званиях, но…
— Капитан, — подсказал Владимир, усаживая Степана за обеденный стол. — Прибыл в Москву в командировку, а тут такой случай… — Владимир коротко рассказал о случившемся внимательно слушавшему отцу.
— Да, вам не кажется странным, что борьба с пережитками капитализма, порождающими, согласно марксистско-ленинской теории, преступность, не принесла ожидаемых успехов? Скоро четверть века, как строй, порождавший преступность, свержен, а она продолжает процветать, причём, насколько мне известно, количество тяжких преступлений неоднократно возросло по сравнению с четырнадцатым годом, например. Несмотря на то, что карательный аппарат, то бишь милиция, несравнима по своей власти и возможностям с царской полицией. Я уже не говорю о численности, это вообще несравнимо. Частная собственность на средства производства отменена, возможность обогащения за счёт эксплуатации человека невозможна, а в столичных ресторанах, куда вы, молодые люди, пойти не сможете, за ужин преподносят такие счета, вашего годового заработка не хватит. Не задумывались об этом? Впрочем, извините, ныне время другое, вам думать некогда, за вас думают другие.
— Папа, ну зачем ты так категорично? Просто мы выполняем свою работу, каждый занимается своим делом. Я ловлю бандитов и воров. Степан их перевоспитывает в лагерях, вот и всё, просто и ясно.
— Так вы, капитан, из пенитенциарного аппарата?
— Какого? — не понял Степан.
— Вы служите в лагерях? — повторил более понятным языком Арефьев.
— Да, Пётр Петрович. Охрана и конвоирование заключённых. Обеспечение соблюдения режима и порядка в местах отбытия наказания и так далее, — подтвердил Степан, почему-то чувствуя себя не совсем уютно под взглядом Арефьева.
В это время в комнату вошла мать Владимира с подносом, на котором стояла фарфоровая суповница. Владимир, открыв дверцы большого, резного дерева посудного шкафа, стал помогать матери накрывать на стол.
— Так, сама справлюсь, а вы, господа, пожалуйте руки мыть в ванную, — подав свежие полотенца, не допускающим возражений голосом сказала она, и Владимир со Степаном вышли из гостиной.
— До революции отец был известным адвокатом, участвовал в громких процессах, в том числе и по политическим делам. Наверное, благодаря этому нас и не уплотнили, — рассказывал Владимир Степану в ванной, пока умывались. — Ты не подумай, он человек очень хороший, умный, мне, к сожалению, до него далеко. Единственная беда — говорит всегда то, что думает. — Владимир испытующе взглянул на Степана.
— Да не беда это, Владимир. Беда в другом: мы так говорить не можем себе позволить.
— Да, ты прав. Ну что, готов? Пошли к столу.
— Володь, как твою матушку-то величать? — спросил Степан.
— Екатерина Михайловна, — ответил он, вешая полотенце. — Мать, кстати, родом из Сибири.
Во главе стола уже сидел Пётр Петрович. Екатерина Михайловна разливала по тарелкам вкусно пахнущий суп. Пётр Петрович сделал знак сыну, и тот вытащил из буфета бутылку вина. Хозяйка, заметив это, выставила на стол красивые бокалы. Когда все уселись и красное вино красиво засветилось в прозрачном стекле, источая нежный аромат, Пётр Петрович сказал:
— Ну что ж, за знакомство. Не часто Владимир приводит в дом товарищей, мы рады.
Все выпили. Мать Владимира, взглянув на Степана, невольно улыбнулась. В лапище Степана большая серебряная суповая ложка казалась чайной ложечкой, и вообще весь он, огромный, как-то не вписывался в их, казалось бы, просторную гостиную.
— Давайте я вам добавлю ещё, — сказала она Степану.
— Нет, нет, спасибо, очень вкусно, — улыбнувшись, возразил он.
— Откуда вы родом, капитан? — спросил Пётр Петрович. Он промокнул салфеткой губы и взялся за бутылку с вином. — Владимир, подай бокалы, я налью сам.
— Из даурских казаков, из Забайкалья.
— Катерина, слышишь, а ведь Степан земляк твой, забайкалец.
Степан взглянул на мать Владимира и не мог отвести взгляда. Чуть зардевшись от выпитого вина, она неотразимо была похожа на его Марию. Только гораздо старше, а так похожи.
