старуха.
— Да с чего ты взяла? Кто, за что, быть того не может. В деревне чужих уж два месяца никого нет, бездорожье.
— Говорю тебе, так было, знаю. Иди уже, руку береги, ещё сгодится. — Демьяниха отвернулась и полезла в старый сундук.
— Ладно. Спасибо ещё раз, пойду.
Старуха его, казалось, не слышала, и Костя, выйдя из её избы, отправился домой.
«Точно с ума выжила, однако пожар-то она потушила, как так? — роились и не давали покоя мысли в Костиной голове. — Убили да пожгли?! Такого со времён Гражданской не бывало в здешних краях. Все друг дружку знают сызмальства, притёрлись, прикипели, вражды такой быть не может среди своих в деревне. Кто чужой? Так и не было никого давно».
Схоронили стариков в одной могиле. Помянули всей деревней, погоревали и забыли, у каждого свои заботы да хлопоты. Николай уехал на курсы в Красноярск, где и остался. Младший брат снёс сгоревшую избу и поставил на её месте новый сруб, куда вскоре привёл молодую хозяйку. И только Костя, поглаживая зажившую руку, часто задумывался, вспоминая строгий взгляд Демьянихи: «Убили да пожгли».
— Вот так и было, убили да пожгли родителев моих лихие люди, — рассказывал в вагоне поезда бородатый мужик соседям по вагону, угощаясь под их охи и ахи съестным со стола. — Теперь еду к родне в Ростов, невмоготу в том месте оставаться. Глаза закрою, мать с отцом стоят, как живые, руки ко мне тянут: «Сынок, сынок…»
Сердобольная женщина, смахнув слезу, вытащила из котомки сало:
— Кушайте на здоровье, кушайте.
— Спасибо, — вытирая глаза и осклабившись в улыбке, сказал Остап. — Дай вам Бог здоровья, мамаша.
— Как ваше имя-отчество, уважаемый? — обратился к нему лежавший на верхней полке внимательно слушавший Остапа молодой мужчина.
— Кулаков Николай Егорыч, — ответил Остап, пережёвывая кусок сала. — Вот документ есть, а что?
— Да нет, Николай Егорович, не в документе дело, я корреспондент газеты, Шеметов Иван, работаю в «Комсомолке», и очень ваша история меня задела, расскажите поподробнее, где, когда всё случилось. А я в газете очерк напишу о том, как злобствуют враги народа, зверски убивают простых крестьян-колхозников. Понимаете, очень важно…
— Устал я. Дорога длинная, давайте завтра и расскажу поподробней, а сейчас поспать бы.
Остап неподдельно зевнул, и на полке подвинулись, дав возможность мужику прилечь. Через минуту он спокойно спал под перестук вагонных колёс. Мужчина сверху хотел было что-то спросить, но на него зашикали:
— Видите, человек устал, натерпелся, дайте поспать.
Ночью на одной из небольших станций Остап вышел покурить и назад не вернулся.
«Теперь всласть отосплюсь», — думал Иван Волохов, устраиваясь на полке. Водка с непривычки ударила в голову, и глаза закрывались сами. Все мысли, мучившие его последние дни, куда-то улетучились, и он спокойно провалился в сон. Рядом на полке, похрапывая, спал его лучший друг Степан Макушев. Теперь они снова были вместе, и от этого Ивану даже во сне было хорошо. До Москвы ехали долго, целых пять суток, но Иван не заметил, как они пролетели. Теперь предстояло самое тягостное — вернуться снова в тот мир, из которого на несколько дней Степан его вытащил. Вернуться, подождать, пока Степан оформит необходимые документы, и тогда… Что будет тогда, Иван не знал, но верил, что друг что-то сделает, чтобы вытащить его из лагерей. Степан сам не знал, что будет, он просто должен был доставить Волохова в пересыльный изолятор и отвезти его документы в Главное управление, передать лично полковнику Медведенко. Что он и сделал. Тот, сделав пометку у себя в календаре, приказал зайти через два дня. Макушев вышел из управления и, ломая голову над тем, как ему провести эти два дня, шагал по московским улицам в сторону центра. Мокрая от прошедшего дождика брусчатка искрилась в лучах солнца и звонко и весело отзывалась от кованых сапог широко шагавшего Степана. На душе было легко и спокойно. Макушев с удовольствием разглядывал дома и достопримечательности столицы. Нужно было что-то купить для Марии и ребятишек, Степан всегда помнил о них, никогда не возвращался домой без гостинцев. Мария, Машенька, она сделала Степана счастливым, и он любил её всю и за всё. За те счастливые минуты страстных объятий, за слезинки на глазах при прощаниях, за рождённых сыновей и вкусные наваристые щи, за пришитые умелыми руками пуговицы и вязаные носки, согревавшие его в холода. Она действительно была хороша собой. После рождения детей превратилась из тонкой и гибкой, как лоза, девчонки в статную, стройную женщину, невольно притягивающую взгляды всех мужчин. Степану это льстило и ничуть не беспокоило. Он видел и чувствовал, что она любит его, и берёг эту любовь. Не было для Степана никого ближе и дороже Марии и сыновей. Он часто задумывался, что будет с ними, если его возьмут. Ему, понятно, светила «стенка» или в лучшем случае лагеря. А вот семья… Степан представить себе не мог, что все это может быть разрушено и уничтожено. Мария, как жена врага народа, — в лагеря, дети в детский дом. И это могло произойти, потому как происходило вокруг тысячи и тысячи раз. Макушев видел эти разбитые судьбы людей, видел глаза с ненавистью смотревших на него зэков и понимал их. Только один раз говорили они на эту тему с Марией, и она ответила ему. Прямо глядя в глаза, прижав его большие ладони к своей груди, она сказала:
— Стёпа, сегодня мы вместе, и нам хорошо. Что будет завтра, мы не знаем. Делай то, что велит тебе сердце, знай, что твоя жена и дети всегда будут с тобой, где бы ты ни был, и никогда, слышишь, никогда и никто не сможет нас разлучить.
Резкий милицейский свисток оборвал мысли Степана. Из переулка, к которому он приближался, выскочили несколько человек и бросились в разные стороны, смешиваясь с толпой. Следом выбежал молодой милиционер без фуражки, с пистолетом в руках. Он растерянно остановился, не зная, что делать. Степан, оценив ситуацию, продолжал спокойно идти, видя, как навстречу, в толпе прохожих, скорым шагом приближается плотного сложения мужчина в надвинутой на самые глаза кепке. Это был один из тех, кто выбежал из переулка. Он сразу заметил малиновую фуражку Макушева и стал перемещаться в сторону, ближе к домам. Макушев, не меняя направления, шёл навстречу, уверенный в том, что сможет преодолеть четыре-пять метров тротуара одним броском, в последний момент. Они быстро сближались, оба делая вид, что не замечают друг друга. Милиционер тем временем выстрелил в воздух и кинулся в другую сторону, преследуя кого-то из убегавших. Этот выстрел сломал план Макушева. Толпа пешеходов мгновенно смешалась, все кинулись бежать. На мгновение потеряв из поля зрения бандита, Степан не заметил его действий. Приостановившись, искал его в разбегающейся толпе и никак не ожидал увидеть близко. Так близко, что среагировать на удар он уже не мог успеть. В последний момент он с удивлением, будто в замедленном кино, увидел, как незнакомец, проходя очень медленно мимо, естественным при ходьбе движением руки, в которой сверкнуло остро отточенное жало финского ножа, наносит ему удар в живот. Рука с ножом уже вот-вот коснётся шинели. Он видит, что нож войдёт как раз между ремнём и пуговицей. В эти сантиметры между телом и острием ножа Степан успевает подставить тыльной стороной свою ладонь. Острая боль, обжигая, ударила по руке и телу, всё мгновенно ускорилось. Он увидел быстро удаляющуюся квадратную спину бегущего и осторожно отвёл пронзённую ножом руку от тела. Сквозь прорезь в шинели выступила кровь, но сильной боли в месте ранения он не почувствовал. Не обращая внимания на руку, Степан кинулся за убегавшим, сильно ударил его кулаком в затылок. Сделав несколько шагов по инерции, мужчина, выронив нож, звякнувший по булыжнику, упал ничком. Когда Макушев перевернул его, он увидел стекленеющий взгляд крупных серых глаз, из носа и ушей сочилась кровь. Опустевшая было улица вновь стала наполняться народом. Толпа молча окружила Макушева и лежавшего без движения человека.
Макушев стоял, прислонившись к стене дома, зажимая рану на животе кровоточащей рукой. Вскоре подоспела милиция, и остаток дня Степан провёл сначала в больнице, а потом, когда врач, осмотрев рану, сказал, что, на счастье, рана неглубокая и опасности для жизни не представляет, он несколько раз был допрошен в Московском уголовном розыске. Уже поздним вечером вместе с милицейским лейтенантом, так неожиданно нарушившим планы Степана, они вышли покурить на улицу.
